Джорджия яростно набросилась на разложенные на столе бумаги, ибо, только изнуряя себя работой, она забывала о невзгодах.
Войдя в палату, Джорджия сразу уловила сильный запах роз, затем увидела тетю Мей, которая показалась ей очень слабой, но удивительно спокойной. Девушка застыла на пороге, слезы затуманили ей глаза. Почему она раньше не понимала, каким бременем были для больной ее эгоизм, отчаяние и даже ее любовь? Тетя Мей была честна с ней и хотела избавить воспитанницу от лжи и самообмана.
Джорджия не слышала, как к ней подошла медсестра, и очнулась от грустных размышлений, только когда та положила ей руку на плечо и тихо окликнула.
Обернувшись, девушка встретила доброжелательный и понимающий взгляд.
– Твоя бабушка сказала, что у вас была долгая и серьезная беседа. Я очень этому рада. Самое трудное в нашей работе – помочь родственникам пациентов осознать, что близкий им человек уже на пороге небытия… Мы все время слышим от больных, что им необходимо поделиться с семьей и друзьями своим отношением к смерти, но это почти невозможно. Они также говорят, что преодоление страха придает им сил, что им хотелось бы встретить смерть достойно, но им очень трудно общаться с близкими, которые не в состоянии реально взглянуть на происходящее. Я знаю, как важно было твоей бабушке рассказать тебе об этом.
– Я оказалась ужасной трусихой, – ответила Джорджия. – Хуже того, я вела себя как эгоистка, когда избегала разговоров на эту тему. Но поймите, у меня никого нет, кроме нее…
– Я знаю. Твоя бабушка рассказывала, что воспитывала тебя она, потому что твои родители погибли. Но тебе нечего стыдиться своих чувств. Каждый взрослый – в душе ребенок, и время от времени вместо любви, сочувствия и желания заботиться о других он испытывает гнев, обиду и даже ненависть, как дитя, которое не получает достаточно внимания и ласки.
– Вы думаете, я стану осуждать тетю Мей за то, что она покидает меня, как винила в детстве родителей за свое одиночество?
– Вот именно, – подтвердила медсестра. – Как бы трудно ни было нашим пациентам, а им действительно тяжело, все же их близким приходится гораздо сложнее. Больные окружены здесь вниманием, они получают лекарства, консультации и необходимый уход. Но для тех, кто их любит, мы ничего не можем сделать, и они остаются один на один со своим горем.
Джорджия обвела взглядом палату.
– Мне до сих пор не верится. Я была убеждена, что бабушка поправится. Она так хорошо держалась.
– Так помоги же ей, Джорджия, продержаться до конца.
Внезапно больная приподняла голову с подушки и посмотрела в их сторону. У Джорджии заныло сердце и словно пелена спала с глаз: только сейчас она ясно увидела, как слаба и измождена тетя Мей; странно, что она не замечала этого раньше, получается, что своей любовью и сочувствием она как бы вынуждала родственницу из последних сил создавать видимость выздоровления. Заливаясь слезами и проклиная себя за эгоизм, девушка мысленно поклялась отныне забыть о своих страданиях и сосредоточиться на том, чтобы облегчить последние дни тети Мей.
– Ты выглядишь усталой, Джорджия, – сказала бабушка, когда внучка опустилась на стул у ее постели. – Ты слишком много работаешь. Покупка дома явилась чересчур тяжелым бременем. Видимо, я виновата…
Она теребила пальцами край простыни. «Даже теперь она, как всегда, беспокоится обо мне», – с горечью подумала Джорджия и, взяв руки тети Мей в свои, почувствовала, какие они легкие и хрупкие, словно высохшие веточки.
– Ну что ты. Я же люблю наш дом не меньше тебя. А если ты о деньгах, то я сдала комнату…
И она рассказала, что у них появился квартирант, умолчав о нелепых догадках Митча Флетчера и многом другом, дабы не тревожить больную. Тетя Мей должна быть уверена, что все, складывается наилучшим образом.
– Ты даже не представляешь, как меня утешила. Я очень довольна, что ты не одна. Здесь, конечно, не так опасно, как в Лондоне, но все же дом стоит на отшибе… Можешь считать меня старомодной, однако мне гораздо спокойней оттого, что рядом с тобой живет приятный и добропорядочный мужчина. Я так казню себя за то, что из-за меня пострадала твоя карьера, да и не только она…
– Не надо, прошу тебя! – перебила Джорджия. – Пожалуйста, ни в чем себя не вини. Если хочешь знать… – Девушка запнулась, невольно сжав худую руку тети Мей, потом вздохнула и постаралась развеять ее грусть: – Мне все больше нравится жить вдали от города, без шума и суеты. Я обожаю независимость, когда ты сама себе хозяйка и сама себе начальник. По-моему, это здорово – иметь возможность в любой момент оторваться от работы и выйти в сад погулять часок-другой. – Она не лукавила, потому что и в самом деле не скучала по Лондону и не жалела о том, что ее стремительная карьера столь внезапно оборвалась.
– Значит, п-после всего… ты не покинешь наш дом?
«После всего»? Девушка не сразу поняла, что имела в виду больная, а когда догадалась, то не позволила себе возразить, памятуя разговор с медсестрой и свой зарок.
– Он же не будет стоить дороже, чем сейчас, – выдавила она.
– Раз ты никуда отсюда не уедешь, я попрошу тебя построить беседку – помнишь, мы говорили об этом зимой? Представляю, как хороша она будет летом, увитая розами.
Кажется, тот сорт роз, что мы собирались посадить возле нее, называется «Felicite et Peipetue».[1]
Джорджия едва не заплакала. Она почувствовала, как дрожат пальцы тети Мей, и увидела слезы в ее глазах.
Девушка была слишком подавлена визитом в больницу и поэтому не поехала сразу домой – работать в таком состоянии было невозможно. Оставив машину в тихом месте, она дошла до ближайшей фермы и долго смотрела на открывшийся перед ней пейзаж, чтобы хоть как-то прийти в себя.
Начало смеркаться, и, разбитая и замерзшая, Джорджия вернулась к машине. Оказалось, что она больше часа простояла неподвижно, опершись на какой-то забор, пока прохлада летнего вечера не дала о себе знать. На землю сиренево-серой вуалью опускался туман.
Джорджия включила фары и поехала домой. О существовании Митча Флетчера она начисто забыла. Каково же было ее изумление, когда она заметила свет в окнах своего дома! Меньше всего на свете ей хотелось сейчас кого-либо видеть, а уж Митча Флетчера – в особенности.
Слава Богу, когда она переступила порог и прошла в дом, на кухне никого не было. Бросив сумочку, девушка принялась варить кофе. Она понимала, что необходимо перекусить, но сама мысль о еде вызывала отвращение. Джорджия решила отложить ужин на более позднее время и, прихватив чашечку с кофе, направилась на второй этаж.
