— Я обедаю у Клайва сегодня вечером.
Дженни отодвинулась.
— Вот как. Тебе действительно не терпится встретиться с ней!
— Я встречаюсь с Клайвом, потому что ему наконец удалось продать мою картину. Причем за хорошую цену. Мы должны это отметить.
— Поздравляю, — угрюмо проговорила Дженни.
— И если эту маленькую блондинку пригласят за стол, я буду смотреть на нее лишь как художник. Не так, как сейчас на тебя. Дженни, Дженни, почему у тебя такое волнующее лицо? Я не могу забыть его, даже когда тебя не вижу.
Дженни стало легче. Так-то лучше. Она верила, что Ганс говорит правду. Но почему, почему она должна терять голову из-за этого нищего художника? Она просто сумасшедшая.
Немного спустя Дженни отправилась домой, громко попрощавшись с мисс Берт, которая ей не ответила.
На улице Краун у Дженни была квартира, выходящая окнами на узкую Хай-стрит. Напротив находился антикварный магазин Саймона Сомерса. Она заметила, что в комнате Саймона горит свет, и высунулась из окна.
— Эй, привет, Саймон? Как ты навестил матушку?
Саймон показался в окне.
— Прекрасно, спасибо, Дженни. А как твоя читающая публика?
— Ужасно. Их дурной вкус меня всегда раздражает. Даже викарий читает детективы.
— Где ты была, Дженни? У тебя краска на лице.
— О, это Ганс. Я позировала ему.
Дженни лишь едва различала в сумерках лицо Саймона, его густые волосы.
— Ты уверена, что Ганса интересует только живопись?
Как всегда его голос звучал лениво, но в нем слышались провокационные нотки. Что оставалось делать девушке, если все мужчины были такими, как Саймон Сомерс: довольные, немного циничные наблюдатели жизни? Они всегда досаждали своими предупреждениями, как старые девы. Кроме того, Саймон ничего не знал о Гансе и судил о нем понаслышке.
— Если Ганс думает, что может стать хорошим портретистом, то почему бы ему не попробовать, — сердито спросила Дженни. — В конце концов, ты ведь пытаешься добиться успеха в своем деле.
— Конечно.
— Не говори так, как будто ты уверен, что Ганс ничего не добьется в жизни.
— Я не уверен, что Ганс ничего не добьется, где бы он ни планировал найти свой успех.
Дженни пожала плечами.
— Я знаю, Ганс одержим идеей писать картины. Честно говоря, я не знаю, чего он хочет больше: рисовать красивые лица или целовать их. Он немного запутался, но это лишь повод, — рассуждала Дженни. — Ему пришлось пережить ужасное время немецкой оккупации. Он мог бы стать великим художником, если бы у него была возможность заниматься живописью в юности. Во всяком случае, он уже продал одну картину. Ганс узнал об этом от Клайва Уилтона, который только что вернулся.
— Я знаю. Мы ехали одним поездом.
Дженни тут же с интересом подалась вперед.
— С новой секретаршей? Какая она? Такая же хорошенькая, как говорит Ганс?
— Дженни, крошка, я смотрю на вещи не так, как этот честолюбивый портретист.
— Но у тебя ведь есть чувства. Ты тоже собираешься в нее влюбиться?
— Тоже?
— Ну, Клайв, должно быть, уже сделал это. Иначе зачем ему было привозить ее сюда? Почему она приехала?
— Возможно, она на самом деле думает, что получит хорошую работу. Вероятно, так оно и есть на самом деле. Почему бы и нет?
— С лицом ангела? — скептически спросила Дженни. — Я не думала, что это непременное условие для секретарши.
— А у тебя, Дженни Хауэрд, — резко оборвал ее Саймон, — лицо стряпухи шестнадцатого века.
Миссис Кумб, экономку Клайва, предупредили по телефону о прибытии хозяина и его новой секретарши. Она подготовила одну из свободных комнат для Мег и приняла ее достаточно вежливо, но весь ее вид выразил неодобрение.
Клайв сказал, что его экономка — вдова, пользующаяся всеобщим уважением. Он попросил Мег не удивляться: миссис Кумб всегда держала людей на расстоянии. Но эта трудолюбивая и надежная женщина была очень предана жене.
— Луиза называет ее Лена. Мне бы никогда не хватило бы храбрости так обратиться к ней.
Когда Мег очутилась в доме, ей очень захотелось увидеть фотографию Луизы. Фотографии должны быть обязательно, не говоря уже о портрете. Клайв никогда не женился бы на женщине, которая не могла бы вдохновить художника. Мег уже достаточно хорошо знала хозяина дома, чтобы быть уверенной в этом. Она не могла избавиться от смутного подозрения, что Луиза была на самом деле Анжеликой, но Клайв по какой-то причине держал это в секрете. Возможно, ему хотелось предать забвению тяжелое и трагическое детство Анжелики. Мысль о том, что женитьба на Золушке станет достоянием гласности, была ему невыносима.
— Как себя чувствует миссис Уилтон, — спросила Мег Лену, когда та проводила ее в спальню, которая оказалась одной из лучших комнат в доме.
— Она уже поправляется, спасибо, мисс.
Несмотря на явное нежелание экономки отвечать на вопросы, Мег решила расспросить ее обо всем.
— Она уже может принимать кого-нибудь? Я имею в виду незнакомых людей. Мне бы очень хотелось навестить ее.
— Надеюсь, вы скоро встретитесь. Можете пользоваться ванной для гостей, мисс. Я приготовила полотенца. Вторая дверь направо.
Лена собиралась уходить. Она почти ничего не сказала Мег.
— Мне не хотелось спрашивать мистера Уолтона, но скажите, пожалуйста, его жена сильно пострадала?
— Она пострадала так, как кому-то хотелось.
Теперь экономка действительно направилась к двери. Она ничего не сказала и в то же время сказала все, подчеркнув слово «кому-то». Конечно, речь шла о Клайве. А может быть, судя по тому, как гневно сверкнули ее глаза, она имела в виду саму Мег?
При всем своем желании полюбить новую работу и окружение, Мег стало не по себе. Неужели эта несносная подозрительная женщина в самом деле полагала, что Мег приехала с намерением занять место Луизы?
Но Клайв действительно никогда раньше не приводил секретаршу в дом. Он сам говорил ей об этом. Но он сказал также, что у него такой объем работы, что он не сможет навещать жену каждый день, если останется в Лондоне. Клайв не обманывал ее. Но, хотя он был очень мил с Мег с того совместного ленча, она постоянно ощущала его отчужденность.
Нет сомнений, что о них пойдут сплетни. Судя по тем ужасным рассказам о Клайве, которые Мег уже услышала, здесь любили посплетничать. Ей придется приложить все усилия, чтобы рассеять подозрения. К тому же ей очень хотелось подружиться с Луизой — или Анжеликой. Бедная девушка, пострадавшая так сильно, что никто не осмеливается сказать ей правду, должна была нуждаться в людях, способных стать ей друзьями.
