«Если она еще и пропишет их обоих, то это будет началом конца», — думала я.
Вскоре стали слышаться голоса и топот торопящихся на работу ножек. Входная дверь хлопнула, и мы с Игнатом остались в квартире только вдвоем.
«Очень жаль», — подумала я. — «Очень жаль, что нельзя убивать людей, мешающих тебе жить».
Через час — два.
Дверь соседней комнаты хлопнула, и я услышала шлепающие шаги в сторону ванной комнаты. Выглянув в коридор, я окончательно убедилась, что Игнатушка принялся осуществлять мыльно-рыльные процедуры, поскольку вода шипела так, точно у нас прорвало трубу и вода фантанируя, била в потолок.
Понимая, что путь свободен, я выдвинулась на кухню. Запасы съестного, что я стащила с вражеской территории, подходили к концу. Без провианта мой план «выжидать и обижаться» был обречен на провал.
Надев теплые носочки, чтобы звука моих шагов не было слышно, я шмыгнула в коридор, а оттуда на полусогнутых на кухню.
Стибрив все, что было плохо прибито: сок, печеньки, пару сосисок и замороженную несколько месяцев назад пачку крабовых палочек, я, не ясно на кой черт, оглядываясь по сторонам, потопала в обратном направлении.
Дверь моей комнаты затворилась и в стеклянных глазах своих маленьких плюшевых друзей я разглядела слезы гордости. А, быть может, от нервов и недоедания я просто-напросто поехала головой и видела то, чего нет.
Вот так бы и Игнат, шатающийся по моей квартире, как по своей, оказался тем, чего на самом деле нет. Если бы дела обстояли так, то я бы даже согласилась на специальную справочку. Хотя, думаю, окружившее меня окружение скоро организует мне выезд в места не столь лечебно-врачебные.
Крабовая палочка оказалась холодной. Холодной настолько, что ледяной. Она торчала у меня изо рта, точно сигарета и можно было даже заметить пар.
Мне сдуру подумалось, что я курю. Мне вообще в этот день думалось всякое, что никогда бы раньше не подумалось, а все потому, что новый семестр, будь он не ладен, наступал на пятки, а долги никуда не девались. Почему нельзя забанкротить долги по учебе? Мол, не в состоянии я сдать, туенькая. Хотя, да, можно — это отчислением называется.
Мои маленькие добрые друзья начали смотреть на меня с сожалением. Они всегда были теми, кто во всем меня поддерживал. Теми, кто тонко чувствовал мое настроение. Люди тоже бывают такими, но почему-то чувствуя твою обесточенность, последние проценты зарядки, если так нагляднее, они пытаются доканать тебя в нулину.
Я завалилась на постельку, прихватив с собой парочку плюшевых напарников. Шум воды затих. Через пару минут послышался щелчок и шлепки босых ног по полу.
«Ну, наконец-то», — подумала я. — «Сейчас зароется в свою нору, и я пойду приводить себя в порядок, а то, как поросенок сегодня».
Я испуганно вздрогнула. Дверь в мою комнату, точно ее кто-то пнул, отварилась. Передо мной возник Игнат. На поясе у него было повязано белое полотенце, что прикрывало его низ до колен. По напряженному торсу стекали капли воды.
— Ты чего приперся? — возмутилась я и вцепилась в своих мягких товарищей.
Он сунул оттопыренный мизинец себе в ухо и наклонил голову в сторону. После убрал руку и попрыгал на одной ноге.
— Зачем пришел, еще и в таком виде? — сказала я. — Вали отсюда!
— Что, не нравится? — спросил он. — А если так?
Игнат крепко ухватился за полотенце и сбросил его с бедер. Я смущенно отвела взгляд.
— Так нравится? — усмехнулся он и сделал шаг ко мне.
— Стой где стоишь, скотина, — разозлилась я. — Я тебе сказала, чтобы ты ко мне больше не подходил.
— Шутишь?
Я подняла взгляд. Такая его наглость начисто отбила у меня всякое смущение и то, что болталось у него между ног, стало волновать меня в последнюю очередь.
— Ты вообще понимаешь что чуть не произошло? — спросила я.
— Ты о чем?
— О чем?
— А, — вспомнил он и пожал плечами. — ну, пронесло же.
— Да чтобы тебя пронесло, идиот.
— Да ладно тебе, — сказал он и вскинул брови. — Тебе же все понравилось. И сейчас я все вижу.
— И что ты видишь?
— Вижу, что ты хочешь меня поцеловать, — сказал он и лукаво скосил улыбку. — Только вот сверху или снизу?
Он как-то в момент оказался передо мной и приземлил свой голый зад на мою постель.
Его крепкая рука схватила мою. Он потянул меня к своему бедру.
— Ты больной? — пришла я в себя и тут же откинулась назад и рубанула ему пяткой в печень. Хотя, если бы это было так, он свернулся бы от боли.
Игнат вскочил, потирая бок. Я как-то машинально убрала игрушки, что были со мной и попадали во время этой сцены.
— Больше не подходи ко мне! — прошипела я.
— Ты сейчас серьезно прячешь от меня игрушки? — изумился он. — Мне нравится!
— Фу! — скорчила я лицо.
— Да ладно тебе, ты меня боишься что ли? — сказал он и показательно облизнул нижнюю губу, проведя рукой по кубикам пресса.
Во мне проснулся демагог.
— Почему ты себя так ведешь? — спросила я.
— Как?
— Ты то поступаешь, как мифический «настоящий мужчина», то вытворяешь всякую дичь, как сейчас.
— А что тебе не нравится сейчас? — удивился он.
— Ты больной? — уже как-то обреченно выпалила я.
— Эх, совсем ты меня не любишь, — брякнул Игнат.
— Прекращай это, — попросила я. — Теперь мы семья.
Он усмехнулся. Я собралась с мыслями.
— Давай на этом закончим, хорошо?
Игнат поднял с пола полотенце и прикрыл им наготу. После недовольно цокнул.
— Я подумаю.
— Я напишу на тебя заявление в полицию, если так продолжится. Все, что мы сделали — отвратительно, учитывая, кто мы теперь друг другу. Отвратительно, — повторила я, и постаралась укоренить эту мысль в своей шабутной голове.
Выражение его лица омрачилось.
— Ты легла под меня без принуждения. Если твои ножки сами расходятся в стороны при виде мужика, в чем моя вина? Я лишь воспользовался возможностью.
На этой реплике все приличные слова в моем словаре закончились.
— Мразь, — выплюнула я на выдохе. — Знать тебя не хочу!
— Придется, — сказал он и покинул мою комнату.
Дверь хлопнула так, что чуть не вывалилась вместе с коробкой. Меня начало трясти. Слезы сами собой водопадом полились из глаз. Стало так больно. Так больно, как никогда раньше не было. Больно и пусто. И эта пустота будто пожрала все цвета и все тепло, которыми искрилась комната до его прихода. Мне захотелось исчезнуть.
Сорвавшись с места, я побежала в уборную. Все съеденное вперемешку со слезами вырвалось наружу. Каждый его поцелуй, каждое прикосновение….Все это проносилось в памяти и вываливалось неоднородной массой.
Мне начало казаться, что я покрыта какой-то черной противной отвратительностью. Желая отмыться, я расшоркала свое тело до ссадин. Пена прижигала раны, что были снаружи, будто приглушая внутреннюю боль.
Он и без последнего своего выпада всем видом давал понять, что ему плевать. Но тут раскрыл весь свой гнилостный аромат.
— Я просто шлюха, — шептала я себе под нос. — Так и есть.
Мне так не хотелось выходить. Я искренне сожалела, что вода не могла просто взять и смыть меня в сточную канаву подобно грязи.
Дурной мозг, будто вытягивая из глубины то, чего я не хотела знать, принялся рисовать мне романтические образы — мои и Игната.
Я уже знала, что своими поведенческими качелями он свел меня с ума. Но я и не подозревала, что он замучает меня до того, что во мне проснуться теплые чувства и привязанность.
Сшибая слезы мощным потоком, я осознала всю реальность этого Стокгольмского синдрома. Я влюбилась в своего истязателя.
— Я люблю его? — спросила я себя и, не разрешая себя дать ответ, вцепилась рукой в в шею. Я чувствовала, как ногти врезаются в плоть и становится трудно дышать.
В дверь ванной постучали.
— Мама звонила, сказала, чтобы ты сходила в магазин. Список на кухонном столе, — сказал Игнат.
— Чтоб ты сдох, — выкрикнула я из последних сил и разразилась громкими рыданиями.
