— Слабость? — ошеломленно переспросила Шерил. — О, Сидни, как ты ошибался! Когда мужчина любит кого-то, особенно ребенка, он меньше всего думает о хваленом мужском самообладании! Тем более если его дитя страдает…
— Ты утверждала, что я не могу любить Сидди, — упрекнул он ее, — что мои чувства лишь примитивное беспокойство о своих бесценных генах… Возможно, у тебя есть право так говорить, — заключил Сидни как-то безнадежно, — но ни ты, ни кто-либо еще, не знает, что я перечувствовал, склонившись над кроваткой своего сына. — Вдруг он выпрямился и грустно взглянул ей в глаза. — Знаешь, в последний раз я плакал в четырнадцать лет, когда умерла моя мать. С тех пор никакие горести не могли вышибить из меня слезу. Даже когда отец…
Он умолк и горестно покачал головой.
— Твой отец?.. — рассеянно повторила Шерил, думая совсем о другом и спрашивая себя, неужели Сидни не плакал даже в день смерти своей невесты?
— Нет, не могу. Не хочу говорить о папе. Не сейчас. Ты считаешь, что в любви нет слабости, нет стыда… Не знаю, не уверен. И все же чувствую, что слезы, пролитые мною сегодня, не унизили моего мужского достоинства. У меня и сейчас глаза на мокром месте, стоит мне подумать о Сидди, о том, что такая кроха может страдать. Что это? Какие чувства я испытываю к малышу, Шерил? Не забудь, что все это для меня внове! Но если это не любовь, то что же? Ты говоришь о своих иррациональных страхах, и я это понимаю. Как врач я не могу не знать, что такие страхи гораздо сильнее тех, которые вполне объяснимы. А теперь, когда я неожиданно узнал о своем отцовстве, я и сам испытываю нечто подобное…
— Я была не права. Сидни, прости меня.
Шерил вдруг осознала, как непросто для него все, что случилось сегодня, она только теперь, попытавшись поставить себя на его место, поняла, что Сидни должен был пережить, и искренне посочувствовала ему. Он впервые столкнулся с чем-то таким, что оказалось важнее мужского достоинства, впервые испытал чувства, доселе ему неведомые.
— Знаешь, Сидни, может, я и не понимаю, как и почему, но теперь верю, что ты любишь Сидди.
Он открыл глаза, влажные от непролитых слез, и Шерил, видя это, импульсивно протянула руки и обняла его.
Сидни тотчас прильнул головой к ее груди, и Шерил погладила его по волосам, как нередко делала, держа на руках Сидди.
— Ничего, ничего… — прошептала она. — Все будет хорошо.
Проснулась Шерил в половине девятого, и, несмотря на прохладный душ и чашку крепкого кофе, принесенную горничной, все еще боролась с сонливостью, будто все ее естество противилось пробуждению, отказываясь погрузиться в реальность этого мира.
По совести говоря, ей просто не хотелось вспоминать о вчерашнем. И как это мне пришло в голову выпить проклятый коньяк? Какого черта я просто не вылила его в раковину, если уж так приспичило лишать Сидни спиртного? Так нет, взяла и выпила сама. Да еще после дозы лекарства! Ведь от такого коктейля можно было просто сдохнуть!
От этой неприятной мысли ее передернуло. Но что сделано, то сделано… И Шерил добросовестно допила свой кофе, хотя даже донести чашку до рта ей было трудно, а вкус кофе вызывал отвращение.
Нет, сдохнуть она не сдохла, но, увы, слишком хорошо помнила, как возмутительно разошлась. Как безобразно кричала на Сидни… Ужас! Чашка чуть было не выскользнула из пальцев. Она вспомнила, как Сидни успокаивал ее, говоря, что ничего, кроме грыжи, у Сидди нет. Но дальше… Что было дальше?
Взглянув на часы, она в панике вскочила с постели. Меньше чем через час ее сына будут оперировать!
— Ключи от машины мистер Спенсер оставил на столике в холле, — сообщила горничная. — Но прежде, надеюсь, вы позавтракаете?
Шерил с виноватой улыбкой покачала головой.
— Нет, спасибо, не хотелось бы опоздать. Но как же мистер Спенсер добирался до больницы?
— Не беспокойтесь, его прихватила миссис Тампст, — охотно ответила улыбчивая горничная. — Она просила передать вам, что встала спозаранку, потому что не могла спать. Вас она будить вас не велела, чтобы вы хорошенько выспались.
— Ну, я-то выспалась хорошо…
Шерил усмехнулась, подумав, что тут, вероятно, здорово помог лекарственно-коньячный коктейль.
Выходя из дома, она постаралась выкинуть из головы все неприятные мысли и даже улыбнулась, садясь в «мерседес» доктора Спенсера — машину, весьма отличную от маленького автомобильчика Леоноры, что еще раз напомнило Шерил о различии в их социальном положении. Но, тронув машину с места, она отбросила и эти мысли.
Раскатываешь на его автомобиле, живешь в его доме… Вновь, на беду себе, связалась с этим Сидни Спенсером, ворчливо предостерег ее внутренний голос.
Ну нет! Прежде Сидни был для нее ослепительным мужчиной, и она — наивная дурочка — не поняла тогда, что была для него лишь игрушкой, привлекательным юным телом. На этот раз она имеет дело с человеком, познавшим один из самых чистейших видов любви, любовь отца к своему ребенку.
Ах, Сидни, печально думала Шерил, вливаясь в поток уличного движения, но меня-то ты не любишь! Да, эта негаданная встреча будто землетрясение, покачнувшее под нами землю, но еще неизвестно, кто из нас двоих потрясен больше.
Вспомнилась боль, которую она увидела в его глазах и услышала в голосе. И как обняла его и привлекла к себе. Вспомнилось тепло, исходившее от его щеки, прижатой к ее груди, и как она гладила его по голове… Нет, все это ей привиделось в лекарственно-пьяном бреду.
Она постаралась отделаться от всех этих мыслей и образов. Да, весьма глупо думать за рулем о чем-нибудь, кроме дороги. Прошлой ночью она уже допустила одну глупость, так не пора ли остановиться? Еще не хватало на роскошном чужом авто въехать в какой-нибудь столб.
Открыв дверь палаты, Шерил сразу же услышала радостные голоса:
— Мамочка!
— Шерил!
Сначала она поцеловала Леонору, затем своего бледненького, но сияющего сына.
— Ох, наша бабушка просто непредсказуема, — вздохнула Шерил, усаживаясь у постели малыша. — Ведь сейчас она должна находиться в Гисборне и наводить порядок в своей галерее.
— Мамочка, она еще успеет навести там порядок! — весело возразил Сидди. — Больше всего ей хотелось поцеловать меня перед операцией, вот она и приехала. Правда, бабушка?
Леонора кивнула.
— Видишь, малыш, я же говорила тебе, что твоя мамочка обязательно заговорит о моей непредсказуемости, — заговорщицки прошептала она мальчику, — но как же мне было отказаться от всех этих объятий и поцелуев, которыми мы с тобой обменялись?
Сидди от удовольствия съежился червячком, как это обычно делают маленькие дети — движение, которое особенно умиляло Леонору, — лукаво посмотрел на мать, и, гордясь своей осведомленностью, сообщил:
— А папа нам уже сказал, что ты опоздаешь, потому что он дал тебе такое лекарство, чтобы ты подольше поспала.
— Да, моя радость, — пробормотала Шерил, с трудом удерживаясь от смеха при виде хитроватого выражения на дорогом личике. — Он дал мне лекарство, но такое противное, что лучше бы уж мне сделали укол.
— Наверное, оно было очень-очень противное, если хуже укола. — Улыбка сбежала с лица малыша. — А вот мне сегодня сделали укол. — Сидди вздохнул и добавил: — И на завтрак совсем ничего не дали.
— Радость моя, когда мы вернемся домой, то наготовим тебе целую гору всяких вкусностей, — пообещала Леонора. — Ну а теперь мне лучше отправиться домой и навести порядок в галерее. Ты не возражаешь, если мама проводит меня до машины?
Сидди не возражал и напоследок обнял бабушку и поцеловал.
В коридоре они встретили Габи, и та, будто извиняясь, сказала:
— Боюсь, операция Сидди на пару часов отложена. Поступил тяжелый больной, его сразу же отправили на операционный стол, потому что и минута промедления может стоить ему жизни. Доктор Спенсер зайдет к вам, как только освободится.
Леонора вздохнула.
— Как хорошо, что случай Сидди далек от таких крайностей, когда больные сразу попадают под скальпель… — Она озабоченно взглянула на Шерил. — Я просила тебя пойти со мной, потому что нам надо поговорить вдали от любопытных маленьких ушек.
