думала, он положил трубку, но нет.
– Я люблю тебя.
– И я тебя люблю.
Так просто было сказать это. Сказать и почувствовать.
Она ехала плавно, размеренно. Играла спокойная музыка. Все, что так тревожило, осталось позади, раскатанным по асфальту дороги, забытым и больше ни для чего не нужным.
Ветер поднялся в день, когда бабушка умерла. Сначала несильный, стояла замечательная погода. В день похорон светило яркое солнце, хотя и было прохладно, на соседних могилах уже вовсю цвели петуньи и анютины глазки, правда, ветер так трепал их лепестки, что казалось, те вот-вот облетят, разорванные в клочья. Глеб так и не приехал.
После похорон каждый день Ольга ходила гулять. Ветер стал сильнее, рвал волосы и одежду, сквозняком между зданий сбивал с ног, так что Ольге, слабой и измученной, иногда казалось, что она не устоит перед очередным его порывом. И все-таки каждое утро она спешила поскорее уйти из дома и, даже когда спустя девять дней вышла на работу, все равно по вечерам как могла долго не уходила с улицы.
В комнатах все еще резко пахло лекарствами, все напоминало о последнем годе и особенно последнем месяце, когда бабушка жила с ними. Точнее даже не с ними, а с ней, с Ольгой – Глеб уехал через несколько дней после того, как она наконец уговорила бабушку перебраться к ним. Целый год она моталась к ней сама, потому что бабушка наотрез отказалась покидать квартиру, где они почти тридцать лет прожили с дедом, но когда Ольга стала сереть от непрекращающейся мигрени, бабушка однажды встретила ее с собранной сумкой.
– Вези меня к себе, – сказала она. – Еще не хватало и тебя утянуть с собой.
Сначала все было нормально, если не считать того, что бабушка наотрез отказывалась от помощи Глеба, в чем бы та ни проявлялась, но однажды Ольга вернулась домой и застала их обоих нервными и взвинченными, окопавшихся в своих комнатах и отказывающихся объяснять, в чем дело. А утром оказалось, что Глебу срочно нужно ехать в длительную командировку на Дальний Восток – возводить какой-то объект.
Какой изматывающий, изнуряющий ветер, выдувающий жалкие остатки тепла и любви! Ну почему Глеба не оказывалось рядом всякий раз, когда он больше всего был нужен?!…
Первый раз, когда дочки еще до садика переболели подряд ветрянкой, скарлатиной и свинкой, он застрял где-то в тайге, куда они с друзьями отправились испытывать себя на прочность. Полтора месяца от них не было никаких вестей, Ольга уже и не знала, то ли ждать его возвращения, то ли пора начинать привыкать к мысли, что она теперь вдова, но вернулся-таки – как раз когда дочки пошли на поправку.
Потом бабушка сломала ногу и пролежала несколько недель в больнице, а потом еще два месяца сидела дома. У старшей дочери в это время начались проблемы в школе, а сама Ольга получила повышение на работе, и ей, кровь из носу, нужно было удержаться на этом месте. Ровно в этот момент Глебу срочно понадобилось лететь в Германию на стажировку.
– Такая возможность выпадает один раз в жизни! – заявил он.
Возразить ему было нечего. Он улетел.
И вот теперь, когда бабушка болела и умирала, его снова не было рядом. Хорошо, хотя бы дети пока жили у свекрови, и все равно все эти уколы, лекарства, врачи, бабушкины приступы и обмороки, ее неспособность иногда даже встать с постели, и все это на одной Ольге, которая к тому же по-прежнему продолжала работать, боясь, что если она будет все время проводить дома, то окончательно сойдет с ума.
Ночью ветер рвал крыши, звенел стеклами, трещал сломанными деревьями. Глеб так и не перезвонил за весь день, только написал уже ближе к вечеру: «Жутко занят, что-то случилось?» Хотелось разреветься и закричать одновременно, высунуться в окно и неистово выть вместе с ветром.
За два дня до смерти бабушки после телефонного разговора с Глебом Ольга поймала на себе ее взгляд.
– Что? – спросила она резко. – Опять скажешь, что я что-то делаю не так? Зря звоню, зря жду? И все-таки он муж мне, нравится тебе это или нет!
– Муж объелся груш… – пробурчала бабушка под нос.
– Не смей! – вдруг взвилась Ольга. – Вечно ты его дергала то за одно, то за другое! То тебе не нравилось, что он старше меня на пятнадцать лет, обвиняла в том, что его на двадцатилетних потянуло, говорила, что сбежит, когда надоест с малолетками возиться – не сбежал. Всегда был хорошим мужем, отцом, о тебе заботился как мог. Говорила, что дурью мается, когда фирму свою решил открыть, что прогорит и по миру с ним пойдем – не пошли, слава богу. Предсказывала, что сопьется, когда он стал выпивать в не лучший период своей жизни – к счастью, и эта чаша миновала. Ну что ты к нему придираешься? Ну можно хотя бы сейчас простить его за все, ведь он за всю жизнь не сделал тебе ничего плохого!
Бабушка приподнялась с постели и так вдруг покраснела и затряслась от ярости, что Ольга не на шутку перепугалась.
– Не сделал?! – просипела бабушка, задыхаясь.
И уже вновь обретшим силу голосом:
– Да он убийца!
Ольга, уже пожалев, что не сдержалась, быстро доставала успокоительное и капала в стакан с водой.
– Выпей, прошу тебя, – умоляюще сказала она, протягивая стакан, но бабушка оттолкнула ее руку.
– Да если бы не твой муженек… дед еще, может, был бы жив! – воскликнула она. – Черт тогда дернул твоего Глеба предложить перестроить Грише баню! Денег ведь дал, материалы возил – попариться ему, видите ли, захотелось нормально!
Ольга ошеломленно смотрела на бабушку.
– Как я могу простить, – продолжала бабушка, – когда он столько лет жизни вместе с твоим дедом у меня отнял! Может, я и сейчас умираю только потому, что нет сил держаться в одиночку, а был бы Гриша рядом, может, и выдюжили бы как-нибудь вместе!…
– Но ведь когда дед упал с лестницы, Глеба даже на даче не было, – сказала Ольга, будто обращаясь к самой себе.
– Не притащила бы ты его в нашу семью, жив был бы дед!
– Да дед же так радовался тому, что для него нашлось наконец-то дело. Он же так тосковал, выйдя на пенсию, а с этой баней у него прямо смысл жизни снова появился, да и ты, помнишь, как довольна была, ведь если бы не эта баня, которую они строили два года, дед, может, еще быстрее угас бы…
