Язык скользит по горячей, набухшей плоти, самым кончиком мимолётно касается клитора, обводит его по кругу несколько раз и усиливает давление, принимаясь остервенело вылизывать в такт её сбившемуся дыханию, перемежающемуся со всхлипами.
Сладковатый мускусный запах пьянит и кружит голову, и он со странным удовольствием смакует незнакомый ранее вкус. Впивается в неё, чувствуя себя победителем от того, как отчаянно она извивается, неумело пытаясь помочь себе скинуть достигшее невыносимого предела напряжение, и сжимает, мнёт, тянет его волосы до боли.
И он охотно возвращает эту боль ей. Так стискивает пальцы на ягодицах, что ладони почти сводит судорогой, быстро прокатывающейся по всему её телу. Подтягивает ещё ближе к себе, не позволяя зажиматься и сводить ноги.
— Мне этого мало, — её слова легко вплетаются в грохот сердцебиения, от которого закладывает уши, и он отстраняется и поднимается, как под гипнозом, снова оказываясь напротив неё.
Ошалевший от желания, с подгибающимися, трясущимися ногами и совсем разучившийся дышать. С ноющим от боли членом, перепачканным её смазкой лицом и отвратительным трепетом в левой части груди.
Любовь — самое отвратительное, что с ним когда-либо случалось.
У неё не получается справиться с его рубашкой, и с очередным резким, судорожным рывком одна из верхних пуговиц отлетает и с издевательски-громким и весёлым звуком прыгает по полу.
А у него в голове крутится снова и снова «Мне этого мало», и не получается унять довольную улыбку от того, насколько прекрасна оказывается эта формулировка.
Где-то ровно на середине приличия и разврата.
Где-то на расстоянии тысячи световых лет от возможности снова уйти от неё.
Происходящее в комнате смазывается, расплывается, растворяется в шорохе снимаемой одежды и приглушённых стонах, в тёмных силуэтах, стремящихся навстречу друг другу. Ощущения теряются в похоти, сжигающей тела и управляющей ими.
Руки трясутся, подхватывая её под ягодицы. Мышцы наливаются каменным напряжением, пока он несёт её к кровати, ещё на несколько нестерпимо мучительных секунд оттягивая возможность оказаться в ней, сцепляет зубы от восхитительного ощущения влажной промежности, трущейся о его член с каждым совершаемым шагом, с каждым мимолётным движением, с каждым глубоким вдохом.
Он садится сам и тут же насаживает её на себя, вынужденно замирает, стараясь не думать о том, как туго и плотно внутри неё, чтобы не кончить прямо сейчас.
Приходится медленно подаваться навстречу, давить ей на бёдра, в исступлении кусать её плечо, ожидая, когда она, легонько покачиваясь из стороны в сторону, постепенно опустится на него до конца, и головка упрётся в какую-то мягкую преграду внутри неё, отправив по телу россыпь ярких искр.
Воздух царапает горло и кусает лёгкие, врывается в него резкими острыми толчками, точно такими же, какими он сам вколачивается в неё, больше не в состоянии сдерживаться. Возбуждение стягивает его внутренности в канат, скручивает мышцы, выворачивает кости и подгоняет двигаться, двигаться, двигаться навстречу единственной возможности избавиться от этого выматывающего, невыносимого, раздирающего чувства.
Она такая лёгкая, почти невесомая, и оказывается так просто раз за разом приподнимать её вверх, а потом грубо и яростно опускать на себя.
Эти стоны, всхлипы, её безрезультатные попытки что-то прошептать; эти громкие, пошлые, влажные шлепки двух соприкасающихся тел; эти приглушённые скрипучие звуки прогибающегося под ними матраса доводят его до той точки, когда сознание плавится от запредельно высокой температуры удовольствия.
Он толкается в неё снова и снова, в исступлении мечется губами, зубами, языком по тонкой коже, хрипло рычит от злости, от желания продлить это убивающее безумие ещё хоть на мгновение, прочувствовать, как всё внутри неё пульсирует и сжимается в оргазме. Кончить прямо в неё.
И его заливает кипящей жижей злости, обваривает кожу до сплошного жгущего ожога, когда из последних жалких клочков самоконтроля получается вовремя достать член, и сперма брызгает на их соприкасающиеся животы.
Руки до сих пор плотно прижимают к нему ослабевшее, размякшее тело, не позволяя ей окончательно осесть вниз или отстраниться. Поцелуи перемежаются с укусами на влажной, покрывшейся мурашками коже груди, и он усердно зализывает их, даже в темноте замечая, как от шеи, по ключице, до маленьких горошин сосков пролегает рисунок стремительно алеющих засосов.
Но это не останавливает его, и к уже имеющимся добавляются всё новые. От той нечеловеческой ненависти к ней, что клубится внутри него едким паром прямо рядом с любовью.
Он ненавидит её люто. За то, что ему плевать на стянувшуюся под собственной высыхающей спермой кожу и почти слипшиеся от пота тела, пока она неторопливо и просто умопомрачительно нежно перебирает пальцами влажные волосы у него на затылке.
Он ненавидит её до вспышек молнии перед глазами. За то, что ей не хватает силы и ума оттолкнуть его, когда всё становится только хуже, тяжелее, беспросветней с каждой следующей их досадной ошибкой, с каждым импульсивным шагом навстречу друг другу, с каждой по-звериному сумасшедшей еблей.
Он ненавидит её, как никого и никогда прежде. За то, что мечтает показать ей это проклятое звёздное небо, когда она шепчет его имя. И в ответ на прочно засевший в голове вопрос, можно ли увидеть в городе звёзды, хочет сказать «можно» и просто подтолкнуть её к зеркалу.
Он ненавидит её, хотя любит всё равно больше. За то, что после фатальной ошибки, после гнева перед собственной слабостью, после смирения со своими чувствами приходит момент принятия.
Принятия того, что он сделает всё, чтобы быть с ней вместе.
