— Выспитесь хорошенько и будьте готовы к трем часам!
Она так долго спала, что припозднилась с завтраком, и к тому времени, когда позвонил Эдуард, у нее едва хватило времени, чтобы привести себя в порядок. Ей хотелось сходить в парикмахерскую, но она уже не успевала, так что пришлось ограничиться быстрым мытьем головы и собственноручной укладкой. Потом, сделав маникюр, она судорожно перерыла весь гардероб, оказавшийся ужасно скудным для ее столь насыщенного расписания, и остановилась на лимонно-желтом платье с маленьким жакетом, который ей удивительно шел, добавив белые туфли и сумочку. Кэтлин подкрашивала ресницы, когда зазвонил телефон, и ей сообщили, что мсье Морок ожидает в вестибюле.
Мсье Морок, повторила она самой себе. Ну разумеется. Нравилось ли ему такое обращение — ведь последние сорок восемь часов он был для нее просто Эдуард.
Запыхавшись, она вышла в холл, Эдуард выглядел очень свежим и отдохнувшим, как после хорошего сна. На этот раз он был в открытой шелковой рубашке и смотрелся почти столь же беззаботным, как и граф, когда тот занимался порчей холстов, так никогда и не видевших дневного света, будучи погребенными в запасниках.
— Пошли! — скомандовал Эдуард, ухватив ее за руку и увлекая к выходу. — Джованни ждет, нечего терять время. Я подумал, сегодня нам нужно нечто совсем другое, поэтому позволю вам вторгнуться в мою частную жизнь. Я обычно редко приглашаю к себе гостей, потому что не желаю, чтобы кто-то узнал обо мне больше положенного. — Он широко улыбнулся. — Но вы — другое дело! Вы увидите мое палаццо, и будет странно, если оно вам не понравится!
— Так вы живете в палаццо? — удивилась она, сама не зная почему.
— Да, и все там мое. Я вам говорил, что во мне есть немного итальянской крови. Собственно, дедушка по материнской линии был чистым итальянцем, это он оставил мне дворец. Он не столь велик, как у ди Рини, но это даже предпочтительнее, и уж конечно, в куда более лучшем состоянии. Многие знаменитости останавливались там при различных обстоятельствах… Браунинг, например. Мое жилище подальше, чем палаццо ди Рини, и потому менее доступно.
Неудивительно, что у него такая мощная моторка, подумала она по пути. Тем не менее им потребовалось некоторое время, чтобы добраться туда, и она даже усомнилась, стоило ли ей совершать подобное путешествие. Он же, загорелый до бронзового оттенка, посмеивался, на удивление довольный. И в золотом свечении венецианского полдня ее опасения улетучились.
Вокруг голубая поверхность Адриатики искрилась миллионами алмазов. Каналы, столь таинственно темневшие ночью, были почти такими же синими, как и море, а голубизна неба просто резала глаза. Кэтлин надела солнечные очки, но Эдуард тут же их снял.
— Нет, — объявил он, — вам не спрятать наших глаз от меня ни на секунду. — Он коснулся локона, приставшего к ее щеке. — Знаете ли вы, что, расставшись с вами последний раз, с тех пор только о вас и думаю. Вместо того чтобы идти спать, я сидел пил кофе и размышлял о вас… о том, как ваши губы касались моих.
Что-то в его голосе заставило ее поежиться, несмотря на жару. Она не могла найти этому объяснения, как и тому, отчего она вздрогнула, когда он коснулся ее руки.
Джованни, время от времени бросавший искоса насмешливые взгляды, причалил к месту стоянки, частью залитому приливом. А сверху на них взирали цветы в корзинах, на окнах и балконах розового фасада красивого небольшого палаццо. Массивная передняя дверь вела к широкой мраморной лестнице, на которой могла поместиться упряжка лошадей. В отличие от дворца ди Рини помещения первого этажа тут использовались, хотя Эдуард повел ее сразу на второй.
Она не знала точно, что ожидала увидеть, может, снова позолоту и бархат, однако удивилась при виде современно обставленной студии, где комфорт соединялся с элегантностью: на мраморном полу лежал большой плотный ковер, шторы на окнах были подобраны в тон. Стояли удобные диванчики и кресла, в одном углу помещался большой мольберт, в другом — бар. Висело несколько современных, но отнюдь не кричащих картин… Кэтлин не слишком вдохновлялась современным искусством. К стенам было прислонено много холстов, а на мольберте поместился почти законченный пейзаж с изображением уголка канала как раз перед закатом. При ярком дневном свете изображение проигрывало, но в сумерках холст приобретал некое нереальное очарование.
— Какая прелесть! — воскликнула Кэтлин, застыв перед картиной.
— Вам нравится? — довольно спросил он, стоя позади нее. — Я это писал для собственного удовольствия, а еще, может, — добавил он суховато, — потому, что они не слишком хорошо продаются. Я ведь ни Пикассо, ни Веласкес, а всего только Эдуард Морок.
Она с неизъяснимым любопытством посмотрела на него.
— Вы говорите, картины ваши не слишком хорошо продаются, и это, признаюсь, меня удивляет, поскольку я нахожу их превосходными. Они замечательны, да вы и сами, вероятно, это знаете. — Он, однако, усмехнулся саркастически, как бы не вполне с ней соглашаясь. — Но принимая во внимание, что вы владеете этим палаццо со всей его дорогостоящей обстановкой да плюс к этому моторной лодкой и позволяете себе нанимать Джованни…
— Совершенно верно, Джованни у меня на жалованье, так же как и его мать и братья. И все это, — он сделал широкий жест рукой, — не выросло само по себе. Итак, каково же будет ваше заключение?
— Вам нет нужды торговать картинами.
— Справедливо.
— И соответственно нечего беспокоиться об их покупателях.
— Опять соглашусь. — Приблизившись к ней, он коснулся рукой ее подбородка. — А что значат деньги для вас, крошка? Теперь, когда у вас достаточно средств на любые прихоти, что они значат для вас?
Она опустила глаза. Вот опять… напоминание о том, что он видит в ней богатую наследницу. Не пора ли его разуверить? Воспользоваться возможностью и сказать всю правду?
Очень медленно она перевела на него взгляд, и от того, что увидела в его глазах, у Кэтлин перехватило дыхание и унесло прочь все мысли о деньгах. Лицо его было серьезно, губы сжались, темные глаза смотрели удивительно искренно.
— Ну почему вы такая хорошенькая? С ума можно сойти! Волосы на свету как расплавленное золото, ночью же мерцают; глаза как глубокие омуты, а губы…
Он с силой привлек ее, сжав так яростно, что она испугалась, но это не имело значения… до тех пор, пока он не отпустил ее. Она с трудом пришла в себя, даже не заметив, что инстинктивно подняла руки и обвила их вокруг его шеи. Страсти улеглись, и она высвободилась из его объятий. Эмоции уступали место разуму. Эдуард побледнел, едва дышал, но все же был не так взволнован.
