на что иду, и что меня ждет по окончании рейса. Жизнь есть жизнь, она сама решает, что тебе нужно сейчас, в данную минуту. Подбадривая себя такими мыслями, тщательно вымываю коридоры, туалеты, душевые, каюты капитана и старпома. К обеду сильно устаю, с непривычки ломит спина. Зато поручни сияют, а полы такой чистоты, что в них можно смотреться как в зеркало.
– Наконец-то на моем пароходе появилась хозяйка, – раздался из-за спины мужской голос.
От неожиданности испуганно вздрогнула и резко повернулась. За моей спиной стоит капитан и улыбается:
– Вы, Виолетта Федоровна, молодец. Мне нравится ваша работа.
Сказав это, он снова дружелюбно улыбнулся и ушел. Меня же эта неожиданная похвала почему-то привела в такое смятение, что я разозлилась. Ах, скажите, пожалуйста «мне нравится ваша работа». А если бы он только знал, как мне «нравится» моя работа! Потягай-ка ветошь, морячок. Злясь от усталости и неожиданного прихода капитана, продолжаю мыть и чистить. Чувство ответственности, впитанное с молоком матери, не дает мне расслабиться ни на минуту. И, к сожалению, а может, к счастью, я не могу плохо работать. Так в трудах и заботах пролетела неделя.
Каждое утро в семь часов утра на пароходе раздается длинный звонок, старпом по местному радио приветствует весь личный состав:
– Доброе утро. Судовое время семь часов. Команде подъем. Сегодня двадцатое декабря. Температура воздуха минус десять градусов.
– Доброе утро, дорогой, – отвечаю старпому, зная, что меня никто не видит и не слышит.
Женщин на пароходе нет, в каюте я пока одна, поэтому и разговариваю тихо сама с собой. Сегодня уже спокойно слышу этот голос, а в первый день он меня так испугал, что я даже подпрыгнула от неожиданности и чуть не завизжала от испуга, услышав мужской голос в своей каюте. Сервис, к которому я, неподготовленная салага, была не готова.
После завтрака вновь драю судно, и мысленно разговариваю сама с собой. Вот сегодня рассуждаю о том, что что-то непонятное творится на камбузе: хлеб на завтрак больше смахивал на непропеченную лепешку очень плохого качества. Нет, скажем так, отвратительного качества. Но что делать – такова жизнь, нужно стойко переносить такие мелочи жизни.
Так, философски рассуждая о жизни, подползаю с уборкой к каюте капитана. Пока тру стены, тьфу ты, переборки до зеркального блеска, слышу, что капитан кого-то распекает. Поневоле прислушиваюсь.
– А что делать? Пекаря пока нет. Но то, что ты печешь, хлебом назвать нельзя, – это голос капитана. – Ты видел, что сегодня из твоей бурды, так называемой хлебом, на столах выложили?
Судя по всему, у капитана в каюте матрос с камбуза. Я тихонько смеюсь: это я тоже видела. Матросик, выполняющий обязанности кока, готовит сносную кашу. Но суп настолько гадкий, словно помои для хрюшек, трудно даже проглотить. К тому же он еще и печь совершенно не умеет. И сегодня моряки, измученные отвратительной едой, из плохо пропеченного хлеба на обеденных столах вылепили огромный предмет мужского достоинства. В тонком, почти английском юморе ребятам не откажешь. Я когда увидела эти рукотворные шедевры на столах, чуть от стыда не провалилась. Правда, затем хохотала в своей каюте.
– Командир, да не могу я печь. Поставьте на камбуз кого-нибудь другого. Я же рыбак, а не кок, – раздается виноватый голос матроса с камбуза.
– Кого? Мне самому становиться печь? А ты пойдешь на мое место? Где я людей возьму? Вот пойдем в море, тогда будет настоящий кок и гарсон. А пока учись сам.
– Разрешите, – нерешительно постучав в дверь, решаюсь я вмешаться в невольно подслушанный разговор. – А можно мне хлеб печь? – спрашиваю, но мысленно уже ругая себя за такую смелость. А вдруг, откажет?
– А вы это можете? – капитан удивленно смотрит на меня.
– Легко. Я могу и люблю печь. С раннего детства, – слегка привираю я. Так, чуть-чуть привираю. Печь я и, правда, люблю.
– Ура! Я спасен! Виолка, ты просто золото, – матрос рад до безумия.
– Попробуйте. Может действительно у вас лучше получится, – обреченно вздохнув, разрешает мне капитан.
Так я стала гарсоном и по совместительству поваром. Говоря морским языком – коком. О, теперь я чувствую, что делаю головокружительную карьеру: из уборщицы взлетела на должность повара и пекаря. Не зря я все-таки в институтах училась. Ох, не зря. Шутки – шутками, а не в этом дело. Что не говорите, а уборка – это самый тяжелый и неблагодарный труд. Только наведешь порядок, а через час снова грязно. А вот если булочки или пирожки готовишь, то получаешь колоссальное удовольствие. Я так люблю тесто, его запах. Когда ставлю опару, ласково разговариваю, и выпечка отвечает мне взаимностью. Моя воздушная выпечка команде очень нравится. Питается у меня сорок человек с парохода и еще рабочие с берега. В выходные обязательно балую всех пирожками и булочками.
Я устаю на камбузе, к концу дня ужасно болят ноги. Но эта усталость такая приятная. Послезавтра мы уходим в море. Вернее, в океан. Мне даже не верится, что я, не умеющая плавать, ну просто топор топором, уйду в плавание. В рейс я пойду уже в должности гарсона. Гарсон – так романтично звучит это слово. Как там во Франции: «Гарсон, счет». Но мы не во Франции. На пароходе гарсон – это помощник шеф-повара. То есть, – пойди, подай, почисть, принеси коку, и убери потом все и за всеми. И выпекай хлеб, булочки, пирожки. Сегодня вечером меня отпустили на берег попрощаться с родными, собрать нехитрый скарб.
Прощаюсь с Георгием на долгие месяцы. Он нежно целует мне руку:
– Виолочка, солнышко, я буду ждать тебя. Ты – моя смелая морячка. Я очень горжусь тобой. После рейса встречу тебя обязательно, ты только возвращайся. – В его глазах грусть и такая тоска, что смотреть на него больно. Неужели он меня и правда любит?
– Спасибо, – мне тоже грустно.
Я уже жалею о своем решении пойти в море. И считаю его опрометчивым. Так как трусиха я еще та: боюсь мышей и темноты. Но назад у меня дороги нет. Вернее, я не допускаю пути назад.
– Алло, Людочка, – звоню своей сестричке в Украину, – я ухожу в плавание на три – четыре месяца. Когда вернусь, обязательно позвоню.
– Как это ты в море уходишь? Зачем? Немедленно откажись! Виолка, сумасшедшая, ты же плавать не умеешь, – запереживала моя сестренка.
– Так я же не вплавь пойду в море, вернее, в океан, а на новом пароходе, – пытаюсь шутить, но меня душит легкий истеричный смех.
Я же нормальный человек, поэтому боюсь, отчаянно боюсь уходить в море.
