– Вам никто не говорил, что влезать на кухонные табуретки опасно? – резко спросил ее Райан. – Вы бы шею себе могли сломать, дурочка!
Керри осторожно поставила сахарницу на стол, прежде чем встретиться взглядом с раздраженно смотревшими на нее серыми глазами.
– У вас уже вошло в привычку спасать терпящих бедствие девиц, – сказала она. – Спасибо.
– Не стоит благодарности, – теперь он смотрел на нее с уже знакомой ей насмешливостью. – Вы что-то раскраснелись. Это от усилий по приготовлению чая, или я могу льстить себя мыслью, что имею к этому некоторое отношение?
– Как вам больше нравится, – отвечала Керри. Шипение чайника дало ей повод отвернуться от Максвелла. – Хотите чаю?
– Не откажусь. – Он взглянул на поднос. – Я вижу, у вас собрано на троих. Ожидали меня?
– Нет. – Керри не видела необходимости скрытничать. – Мы думали, что придет наш сосед сверху.
– Вот как? Какое разочарование! И что, это сокровище часто к вам заглядывает на чашку чая? – спросил он суховато.
– Да нет. Во всяком случае, с тех пор, как я здесь. – Она взглянула на него с любопытством. – А если бы и так?
– Мне бы этого не хотелось. – Райан взял печенье, которое она только что достала. – Лиз имеет тенденцию заводить себе самых невероятных друзей.
– Включая меня?
Он усмехнулся:
– Мое личное мнение о вас я предпочел бы высказать в более подходящей обстановке. Кухня мне не подходит.
Всем своим существом ощущая близость этого стройного, сильного человека, Керри подумала, что ему подошла бы любая обстановка, если бы он только этого пожелал. Почувствовав, как что-то сжалось в ней, она быстро спросила:
– Лиз переодевается?
– Так она мне сказала, – судя по голосу, ситуация забавляла Максвелла. – Вы готовите по очереди?
– Так проще, чем нам двоим здесь толкаться.
– Уж не намек ли это на то, что я занимаю слишком много места? Ну, ладно, – он взял поднос, – принесу пользу, захватив это. А больше ничего не будет?
Керри покачала головой:
– Мы обычно ужинаем в шесть. Это только чтобы перекусить.
– На диете не сидите? – Он оглядел ее стройную фигуру в брючном костюме. – Ну, конечно, нет, вам это не нужно.
В прихожей Керри кинула быстрый взгляд в зеркало. Глаза ее блестели, на щеках проступил румянец, она невольно улыбалась.
В гостиной Райан поставил поднос на столик у камина и уселся на диване, наблюдая за тем, как она расставляет чашки и разливает чай.
– Мирная домашняя сцена, разыгрываемая в этот час по всей Англии, – лениво пошутил он. – Интересно, какая из вас получится жена? Станете ли вы почитать мужа и повиноваться ему, как подобает всем добропорядочным женам?
– В пределах разумного, – ответила Керри. – Вам сахару?
– Две ложки, пожалуйста. Я не уверен, что эмансипация – хорошая вещь. Многие выступают за викторианскую женственность.
– Ну, далеко не все. Моя бабушка была суфражисткой.
– Это можно было предположить. Ваш независимый дух не сам по себе возник. – Райан взял у нее чашку и небрежно спросил: – Что, по-вашему, должно лежать в основе счастливого супружества?
– Партнерство, – быстро отозвалась она.
Он презрительно скривил губы.
– Даже в партнерстве всегда доминирует один – тот, кто принимает ответственные решения.
– И это совсем необязательно должен быть мужчина.
– Обязательно, чтобы отношения были нормальными. Всякая жена, держащая мужа под башмаком, жаждет в глубине души, чтобы над ней властвовали.
– Тебе дай только волю, ты бы женщин за волосы таскал. – Вошедшая Лиз услышала его последние слова. – Не позволяй ему злить себя, Керри. Он это нарочно.
– Уважай старших, девчонка, а не то я проучу тебя, как часто раньше делал. – Он протянул Керри чашку. – Можно мне еще чаю?
– Сначала налью вашей племяннице первую, а потом уже вам вторую, – пообещала та со сладкой улыбкой, и он усмехнулся.
– Нельзя сказать, чтобы вы были очень любезной хозяйкой! Возможно, мне следует и вас взять на воспитание. Немножко светской любезности увеличивает очарование женщины.
– К совету эксперта всегда следует прислушаться. – Лиз удобно уселась на ручку дивана и взяла чашку. – Райан, перестань дразнить Керри и лучше помоги ей немного. У нее серьезные сомнения по поводу пьесы.
– А у тебя их нет?
– Ну, мне не о чем особенно беспокоиться. Не могу сказать, что я вполне удовлетворена своей Ирой, но думаю, что смогу ее усовершенствовать. А Керри не уверена в Хармиане.
– Почему? – Райан смотрел на девушку теперь очень внимательно, покровительственный тон исчез. – Что вас тревожит?
– Все. – Она смотрела себе в чашку. Как жаль, что Лиз не предупредила ее, что заведет этот разговор. – Все как-то не так. Я делаю шаг сюда, поворачиваюсь туда и чувствую себя марионеткой, которую дергают за веревочки.
– Вы находите, что Уоррен неправильно трактует образ?
– Нет, – Керри помолчала, пытаясь разобраться в своих мыслях. – Все, что он предлагает, вполне обоснованно. Только в его доводах я не вижу… логики. – Она подняла глаза и неловко улыбнулась. – Это глупо звучит, да?
– Я так не нахожу, – он смотрел на нее задумчиво. – В чем, по-вашему, суть любой роли?
Керри задумалась.
– В побуждении.
– А какими побуждениями руководствуется Хармиана? Что ею движет?
– Любовь? – сказала Керри после минутного колебания.
– Да, но к кому? К мужчине? К себе? К жизни, наконец?
– Нет, – сказала Керри с большей уверенностью, – к Клеопатре.
– Вот именно. Она порабощена – физически и эмоционально – своей царицей и госпожой. А характер у нее далеко не слабый. У нее есть мужество и честолюбие и достаточно ума. Достаточно, казалось бы, чтобы видеть, что представляет собой Клео.
– Вы имеете в виду – в начале?
Райан презрительно усмехнулся:
– Я имею в виду то, какова она есть и какой остается до конца – распутницей, стяжательницей и совершенно чуждой всякой жалости.
– О нет, неправда, – возбужденная Керри забыла на минуту, кто ее собеседник, – сначала – да, она именно такая. Но не после смерти Антония. Она убивает себя из-за любви.
– Она убивает себя, – хладнокровно возразил Райан, – потому, что ее гордость и тщеславие не позволяют ей смириться с унижением, уготованным ей Цезарем. Эта мысль приходила ей и раньше, но решимость она обретает только тогда, когда Долабелла подтверждает то, что ей уже подсказала интуиция.
– По-вашему, значит, она никогда не любила Антония по-настоящему. Он для нее просто еще один любовник?
– Разумеется, она его любила. Насколько она способна любить кого-либо, помимо себя самой. Но не забудьте, что даже когда он умирает и умоляет Клеопатру спуститься к нему, чтобы поцеловать ее в последний раз, она отказывается: «Я в руки Цезаря боюсь попасть». О ком она думает в этот момент?
