А Юля-Джульетта хороша. Она как бы Асина противоположность. Ася – светлая блондинка с голубыми глазами, Юля – шатенка с темно-серыми. Ася – как бы Одетта, а Юля – Одилия. А Дунаевский, как принц Зигфрид, увлекся колдуньей Одилией. На самом деле Ася совсем не знала, что собой представляет Дергач. Может, она неплохая девчонка, но Асе хотелось считать ее злобной колдуньей, которая приворожила к себе Олега каким-то зельем, отравой... А потому Дунаевского надо было срочно спасать! Надо было срочно что-то делать! Нельзя больше позволять событиям развиваться своим чередом. Вот только бы придумать, что именно лучше всего сделать!
* * *
Олег Дунаевский стал нервничать. Каждое утро он теперь встречал с неудовольствием. Проснувшись, сразу начинал представлять, как придет в школу, а одноклассники будут опять отворачиваться от него с презрительными минами.
Игорь Игоревич Гордеев в отместку за гибель любимого демократизатора отказался пускать в свой кабинет не только Олега, но и весь 11-й «А» скопом, настаивая на том, что все должны перед ним повиниться и раскаяться в содеянном. Народ 11-го «А» виниться не хотел. Одноклассники понимали, что ни у кого из них не хватило бы смелости сломать Игорьку его любимый демократизатор. Признаваться в этом никому не хотелось, а потому на классном часе, посвященном разбору происшествия, то и дело звучали следующие реплики:
– Дунаевский ломал, пусть он и извиняется!
– Если из Дунаевского крутизна лезет, мы тут ни при чем!
– Один будет что-то из себя изображать, а мы отдувайся!
– Каждый был бы рад сломать эту дурацкую указку, но мы ведь как-то держим себя в рамках приличий!
– Дать бы Олежеку в ухо!
Олег, принимая все укоризны, изо всех сил доказывал классной даме, Нелли Степановне, что он один виноват в этой дурацкой истории, а потому один и должен извиняться, и даже готов это сделать. Более того, он готов собственноручно выточить в кабинете труда новый демократизатор и даже украсить его надписью со словами извинений. Игорь Игоревич продолжал настаивать на своем: извиниться перед ним должен весь класс. Истории как учебного предмета у 11-го «А» не было уже вторую неделю.
Новый демократизатор Олег выточил, как обещал, выжег на нем просьбу о прощении и даже покрыл указку лаком в два слоя. Директор лично принесла в кабинет истории изготовленный Дунаевским предмет и просила Игоря Игоревича принять повинного Олега в единственном экземпляре, поскольку он один только во всем виноват, и надо проявить справедливость и лояльность ко всему остальному классу. На слове «лояльность» историк сдал свои позиции, царственно выслушал извинения одного лишь Дунаевского, а также из рук в руки принял и новый демократизатор, но отношения с этим классом у него остались напрочь испорченными. Учащиеся 11-го «А» оказались свидетелями его учительского позора (ну как же: ученик покусился... и посмел...), а потому были виноваты перед ним уже одним только этим. И они должны были прочувствовать, что с ним, Игорем Игоревичем Гордеевым, больше такие «шутки» не пройдут. Историк, конечно, перестал тыкать в плечи учеников новым демократизатором – от греха подальше... но требования к предмету ужесточил. История стала сущим наказанием 11-го «А». Класс, который считался физико-математическим, не мог простить этого Дунаевскому. Мало кому нужна была история для поступления в вузы, а подготовка к ней занимала массу времени, отнимая его от занятий математикой, физикой и химией.
К самому Олегу историк придирался с необыкновенным упорством. Дунаевскому приходилось просиживать в читальных залах и в Интернете часами, чтобы быть готовым ответить на все каверзные вопросы по теме и сверх нее, а также отразить нападки учителя на схемы построения ответов. С точки зрения Гордеева, Олег строил свой ответ по теме чрезвычайно примитивно, что совершенно не соответствовало все тому же уровню исторического мышления, которое он, Игорь Игоревич, не жалея сил, взращивал в своих учениках.
Олег продержался кротким ягненком ровно месяц. В начале следующего он не выдержал, объявил Демократизатору, что ноги его больше не будет на уроках истории, и показательно хлопнул дверью кабинета. Его ноги там и впрямь больше не было. Директору Дунаевский сказал, что к экзамену подготовит историю самостоятельно и сдаст любой комиссии. Валентина Михайловна как-то сразу Олегу поверила. Она не случайно на той печально памятной линейке доверила дать первый в этом учебном году звонок именно Дунаевскому. Олег с первого класса по одиннадцатый не имел «трояков» ни по одному предмету, кроме истории, и то только в нынешний скандальный период.
Дунаевский не знал о строгом выговоре, который директриса залепила Игорю Игоревичу. Совместно с выговором она сделала историку предупреждение, что выбросит его из школы, несмотря на все заслуги и нехватку учителей-мужчин, если он отчубучит еще что-нибудь такое, из-за чего хорошие ученики будут отказываться ходить на его уроки. Не знал Олег и того, что Игорь Игоревич тоже как-то сразу поверил Валентине Михайловне, убрал из голоса едкую иронию, но душить 11-й «А» контрольными и зачетами не перестал. Класс медленно, но верно зверел. Одноклассники между собой называли Дунаевского скотиной. Еще бы: наворотил дел и с истории слинял, а остальным – мучайся. Но о том, что он – не кто иной, как скотина, Дунаевскому услышать тоже не довелось.
Кроме всего этого, Олег демонстративно встречался с Юлей Дергач из «В». А ненависть «ашек» к «вэшкам» усилилась еще больше, поскольку Игорь Игоревич сделал 11-й «В» своими любимчиками. На их примере он показывал всей школе, и особенно строптивому 11-му «А», как он может быть действительно лоялен к прилежным ученикам. У «вэшек» было чуть ли не в два раза меньше зачетов, контрольных и проверочных работ. А на выходные дни историк ничего не задавал своим любимчикам вовсе. Из принципа.
Юля же была так хороша собой, что мужская половина 11-го «А», не позволив себе называть девушку, как это делали Рогозина и Ткачев, Дергачихой, нарекла ее Джульеттой скотины Дунаевского и тайно мечтала о ней по ночам и на той же истории. Особенно противно парням 11-го «А» было то, что скотине Дунаевскому досталось все самое хорошее: и Джульетта, и косяк от истории, а всем остальным – исключительно нотации Демократизатора и нечеловеческое количество заданий по истории на дом.
В общем, пропасть, неожиданно разделившая Дунаевского с одноклассниками, росла с угрожающей скоростью. Олег понимал, что добром это не кончится. Надо было непременно что-то кардинальное предпринять, что-то такое сделать... Но что?
* * *
Юра Максимов упорно следил за Дунаевским и никак не мог поймать его в укромном месте одного. Олег все время был с приятелями или с Юлей. Последнее, конечно, особенно не нравилось Максимову. Впрочем, «не нравилось» – это вовсе не то слово, которым стоило бы определить то, что он испытывал. Юра попеременно находился то в состоянии невыносимой гнетущей тоски, то слепящего бешенства. То и другое доводило его до исступления. Он любил Юлю. Да! Любил! Пока к его девушке не подгреб этот плейбой из 11-го «А», Максимов даже не подозревал, до какой степени он ее любил. Думал: так... школьный романчик, который, возможно, сойдет на нет после выпускного. И что оказалось? Оказалось, что дороже этой большеглазой девушки для него ничего нет! Или это всегда так: что ускользает, всегда кажется особо дорогим? Юля не ускользала. Она цинично променяла его, Юру, на другого. Даже не удосужила себя какими-то объяснениями. Неужели она думает, что с ним можно поступать, как с игрушкой? Да! Вот оно – верно найденное слово! Он, Максимов Юрий, оказался игрушкой в руках Юлии Дергач: поиграла, нашла другую, а прежнюю бросила. В грязь. В пыль. Все в классе смотрят на него, Юру, сочувственно. А не пошли бы все подальше со своим сочувствием!
