— Быстро. Точно запомнили?
— Да.
— Тогда лучше от него избавиться. — Он поднял трубку внутреннего телефона и попросил мистера Эшфорда принести мешок для ненужных секретных бумаг. Мистер Фицджеральд улыбнулся мне через стол. — Это маленькое, очень спокойное и очень дружественное посольство, но мы повинуемся правилам. — Он взял конверт с содержимым, порвал его на мелкие клочки и, когда вошел мистер Эшфорд, сложил все в мешок и велел «поступить с ними, как обычно».
— Так, с этим покончено.
Он откинулся на стуле и слегка покачался на нем, сложив на груди коричневые руки, молодой, улыбающийся, расслабленный. Я начала успокаиваться, даже чувствовать себя дома в этом строгом, очень функциональном кабинете — никаких растений в горшках, календарей или литографий. Только книжный шкаф, полный книг, с маленькой фотографией наверху, слишком далеко от меня, чтобы увидеть изображение.
— Тем не менее в посольстве бывают приемы. Не смотрите так настороженно, я не собираюсь читать вам лекцию. Но время от времени… — Он сделал паузу и улыбнулся.
— Однажды при синей луне? — предположила я, улыбаясь в ответ.
— Два, может, три раза. Его улыбка стала шире.
— Вам придется выполнять небольшие официальные функции. Не волнуйтесь, с вами будет один из нас: Ничего серьезного — чай или прием. Ваша задача, конечно, говорить с дамами. — Он сделал паузу. — Только запомните — следует прибывать минута в минуту. — Возможно, он вспомнил мое опоздание на несколько минут этим утром. — Чарагвайцы никогда не приходят вовремя… кроме встреч с британцами. И, естественно, они ожидают, что мы поддержим традицию. Точность здесь называется hora inglesa — английский час.
— Знаю, — сказала я.
— Откуда?
— Просто знаю, — пробормотала я, густо заливаясь краской, вспомнив дона Района в парке и чувствуя себя несоразмерно виновной.
— Вероятно, из инструктажа в министерстве иностранных дел, — сказал он.
И хотя я не кивнула и не сказала «да», почувствовала себя униженной и слабой, позволяя ему предположить, что это так.
— Вероятно, вы также знаете, что дипломатический вализ в Лондон отправляют по понедельникам — собственно, уже сегодня. Он возвращается с нашей официальной почтой в пятницу. В эти дни самолет «Бритиш эруэйз» делает намеченную посадку. Билл Грин, второй секретарь, или Алекс Эшфорд, третий секретарь, отвозят вализ в аэропорт.
— Эти письма, вы хотите, чтобы они их отвезли?
— Да. Письма не отнимут много времени. Но есть еще короткий отчет на магнитной ленте. — Он взглянул на часы. — Через двадцать минут мне нужно быть на торговой встрече. Отчет записан на диктофоне в сейфе посла. Ключ от него в боксе нельзя перепутать. — Первый секретарь слегка улыбнулся. — Он золотой, а не серебряный. Я вернусь в шесть пятьдесят пять, перед отправкой вализа. — Мистер Фицджеральд встал. — Адрес на конверте — «начальнику латиноамериканского отдела, министерства иностранных дел и по делам Содружества Наций». — Он раскатал рукава рубашки, вставил запонки, поправил галстук. — На письме: «Уважаемый мистер Джон, здесь прилагается обещанный мной отчет о ситуации». — Он улыбнулся. — Пусть будут готовы. А я подпишу, когда вернусь, hora inglesa.
— Нога inglesa, — ответила я.
Я оставила мистера Фицджеральда за облачением в легкую куртку и одновременно проверкой ключей в кармане брюк. Он выглядел слишком молодым для такой ответственности, подумала я со странным уколом боли, не поддававшимся определению. Я вышла из канцелярии, вернулась в свой кабинет и начала печатать письма мистера Фицджеральда.
В пять мистер Грин просунул голову в дверь и сказал:
— Adios[6].
В пять тридцать Эшфорд предложил подбросить меня на «лендровере» и, когда услышал, что я буду все еще работать, сказал, что увидит меня снова в семь, так как его очередь везти вализ на самолет. Я слышала, как он спускается по лестнице и говорит охране:
— Buenas noches![7]
Внезапно в посольстве наступила мертвая тишина, слышалось только гудение вечерних такси на улице.
Я напечатала письма Джеймса Фицджеральда стремительно, но безукоризненно. Затем принесла аппарат с лентой и наушники из кабинета Евы, поставила их рядом с пишущей машинкой и заправила в нее два листа бумаги с копиркой. Чтобы напечатать отчет, оставался еще добрый час.
С расстраивающей экваториальной внезапностью опустилась темнота. Я включила настольную лампу, затем открыла соединяющую дверь. Свет в кабинете посла автоматически включился и ослепил меня. Затем я подошла к боксу с ключами. Он был заперт. Чего ожидать от мистера Фицджеральда, притом, что я сидела в соседней комнате! Я взялась за рукоятку. Уверенно повернула ее на 365, количество дней в году. Затем 25, мой возраст. И цифры без личной связи, конечно 31.
Теперь набран весь номер — 3652531.
Я потянула за крышку. Ничего не случилось.
Возможно, я не совсем точно поставила указатель на цифры. Я начала снова, медленнее и точнее, 3-6-5-2-5-3-1.
Тем не менее тяжелая металлическая крышка осталась закрытой.
По спине пробежала дрожь паники. Правильно ли я помню номер? Я закрыла глаза и увидела его на странице, 3652531.
Затем я смутилась. В первых двух группах цифр я была твердо уверена. Но последние две цифры… 13? Может, 11 или 33?
Я проверила все три — уже лихорадочно, сердце стучало, пальцы не слушались. Затем все комбинация цифр, которые пришли в голову. Затем каждую цифру.
Ничего не помогло. Я заметалась по комнате, бессмысленно пытаясь увидеть где-нибудь правильный номер. Затем бросилась вниз в отчаянной надежде найти секретный мусор и собрать частицы, если их еще не сожгли. Если бы только знать, где хранятся эти остатки! Я заговорила с охранником на своем лучшем испанском, но мой технический словарь оказался непригоден. Чарагваец печально покачал головой. Я попробовала по-английски.
— Отходы? — повторила я. Мой голос истерично поднялся. — Отходы? Отходы?
Внезапно грустное лицо охранника прояснилось, на нем зажглась яркая улыбка понимания.
— Отходы нет, хотеть нет, — медленно интонировал он, восторженно кивая.
Я снова помчалась вверх по лестнице. Всюду заперто — канцелярия, комната второго секретаря. Третьего секретаря мистера Эшфорда. Открыты только моя комната и дверь в кабинет посла.
Я села за стол, сжав руками голову, концентрируя все внимание на передаточных записях Евы. Высота, усталость, новая среда — все словно объединилось, чтобы вывести меня из равновесия. Это я виновата. Я запомнила номер неправильно.
И все же у меня хорошая визуальная память, и я была уверена, что мысленно вижу номер. Возможно, ошиблась Ева. В конце концов, у нее могли быть боли, когда она писала заметки. Она могла легко перепутать одну цифру или написать не в том месте.
