— Нет, что ты! — поспешно ответила она. — Я просто устала. Знаешь, столько дней напряженной работы. — Она робко улыбнулась и получила ответную улыбку.
— Возможно, — заметил Хадсон, взглянув на тяжелые наручные часы в золотом корпусе. — Но еще слишком рано, чтобы ложиться спать?
— Д-да… — Марианна не могла понять, куда он клонит, видела только, что серые глаза его блестят опасным блеском.
— Может быть, Кийт приготовил для тебя работу на вечер?
— Нет. То есть… не думаю… нет, ничего не назначено. — Услышав собственный голос, превратившийся в какой-то лепет, она замолкла и строго приказала себе успокоиться. — Думаю, сегодня все рано лягут, — неловко закончила она наконец. — Мы все устали.
— Да, разумеется. — Голос его стал холоднее. — Кажется, они как раз сейчас отплывают, верно?
Он знал! Он все это время знал!
— Чего ты боишься? — спросил он. — Думаешь, если я пойму, что ты одна, тут же наброшусь на тебя и изнасилую? Или начну досаждать, преследуя по пятам?
— Нет, конечно, я ни о чем таком не думала! — покраснев, смущенно ответила Марианна.
— Нет? Прости, не верю. — В серых глазах его таилось нечто глубокое, но непонятное Марианне. Гнев? Горечь? Уязвленная гордость?
— Хадсон, я вовсе не… — начала Марианна, но Хадсон прервал ее со своей обычной самоуверенной властностью:
— Не трудись оправдываться, Анни, мне малоинтересны твои объяснения. Вижу, ты действительно устала, так что…
— Хадсон…
— Спокойной ночи, Анни, приятных снов.
Эти слова он произнес таким тоном, что продолжать разговор было невозможно. Секунда — и Хадсон исчез, только в дверях обеденного зала мелькнули его гордый профиль и разворот атлетических плеч.
Расширенными от боли глазами Марианна смотрела ему вслед. Черт бы его побрал! Она не хочет, чтобы все кончилось так! Он снова ничего не понял и теперь будет презирать ее еще сильнее, чем раньше! Что делать? Бежать за ним? Объяснить все о своей поездке? Попрощаться как следует? Она застыла в кресле, пораженная этой мыслью. Что значит «как следует»? Молить его о прощении? Может быть, сказать то, что говорить нельзя? Нет, это безумие! Будь благоразумна, Марианна!
Она выбрала этот путь два года назад и должна идти по нему, как бы сердце ни рвалось к прежним мечтаниям. Если она его любит, по-настоящему любит — а Бог свидетель, это так и есть! — нужно оставить его в покое. Иной путь эгоистичен и жесток. Пусть считает ее бессердечной кокеткой, пусть уйдет прочь и забудет о ней навсегда.
С трудом передвигая ноги, Марианна побрела в номер. У двери она оглянулась в смутной надежде… надежде на что? «Дура, — жестоко упрекнула она себя, — неужели ты надеешься, что он стоит здесь и ждет? Может быть, воображаешь, что он тоже страдает? Идиотка, неужели не понимаешь, что, даже если твои мечты сбудутся, это обернется бедой для вас обоих?»
Но исполнение мечты ей не грозит. Хадсон горд и циничен, такие люди не прощают предательства. Все кончено.
Ночь тянулась бесконечно. Приняв душ и переодевшись в ночную рубашку, Марианна вышла на балкон и опустилась в кресло, наслаждаясь ночной прохладой. Над горизонтом, отражаясь в волнах далекого залива, всплыл серп месяца. Один за другим гасли огни в городе: люди ложились спать.
Она позволила ему нарушить свой душевный покой. Усталой рукой Марианна потерла лоб. Хадсон снова вошел в ее мысли, пронизал собой каждую частичку ее существа, но разве он не был с ней всегда? Все эти долгие одинокие месяцы она говорила себе, что время — великий лекарь, что постепенно ее убитая любовь забудется и все это время лгала себе.
Забудется — не смешно ли? Ей никогда не забыть Хадсона де Санса! Она научилась жить без него; точнее, существовать, как существуют люди, пережившие катастрофу, — бледные призраки прежних, веселых и жизнерадостных, людей. Тело ее живет, но часть души — та, что отвечает за умение радоваться жизни, — умерла безвозвратно. Что бы она ни делала, куда бы ни направилась, тень Хадсона будет преследовать ее по пятам. И не будет конца тьме и отчаянию.
Над морем вспыхнул рассвет, окрасив тени в розовый цвет, и торжествующая красота его исторгла у Марианны слезы. Ей так и не удалось забыться сном. Ни на минуту.
В шесть она поднялась со своего места и шаркающими старушечьими шагами побрела в ванную. Горячие струи смыли слезы с ее лица. Жизнь продолжается, говорила она себе, я должна жить дальше.
Она вернулась на балкон и высушила густые золотистые локоны под утренним солнцем. В узел их не убрала — просто распустила массу сияющих кудрей по плечам. Надела простую белую блузку и такую же юбку. Краситься не стала — не было сил, да марокканская жара быстро расплавила бы любую тушь.
Марианна решила позавтракать, как только откроется ресторан, когда большинство посетителей будет еще спать. Поэтому не удивилась, увидев, что большая, залитая солнцем зала почти пуста; лишь несколько полусонных туристов, спешащих на утренний самолет, торопливо поглощали свой завтрак.
Марианна взяла себе еще горячую, только что из печи, булочку и стакан ледяного сока папайи и направилась в уголок к укромному столику, как вдруг знакомый голос заставил ее замереть и выпустить из рук стакан.
— Ранняя пташка! — Голос Хадсона звучал тепло и приветливо: в нем не было и следа вчерашней ссоры.
— Хадсон! — Она отступила на шаг от липкой лужи. На место происшествия уже спешил официант с тряпкой. — Смотри, что ты натворил! — воскликнула она, от души радуясь, что ресторан почти пуст.
— Прошу прощения.
Марианна подняла глаза — и сердце ее ухнуло в пустоту, а затем, встрепенувшись, забилось частыми, болезненными толчками. Простые серые брюки Хадсона обтягивали бедра так, что ни одна женщина не удержалась бы от искушения взглянуть на него дважды, а шелковая рубашка подчеркивала могучие мускулы. Он был холоден, спокоен и опасен — страшно опасен. И еще потрясающе красив.
— Ты… ты рано поднялся. — Сердце Марианны билось так, что она едва слышала собственный жалкий лепет. Она-то думала, что больше его не увидит!
— Ты тоже. — Улыбнувшись, он указал в сторону столика на двоих: — Давай присядем, и я закажу еще сока. Это, кажется, была папайя? — спросил он, приглядываясь к луже на полу.
— Да, но не нужно. Я хотела сказать, я могу сама…
— Иди садись, Анни, — терпеливо повторил он.
Марианна пошла и села — это было легче, чем пускаться в спор. Но дело даже не в этом: злясь на себя и презирая свою слабость, она все же не могла отказаться от последнего свидания. Хоть и понимала, что совершает ошибку. Лучше бы им расстаться навсегда. Если сейчас он будет мил и ласков с ней, она не удержится и, разрыдавшись, расскажет ему всю правду.
