— Если действительно этот человек случайно там оказался, я бы хотела вернуться к себе.
Молча наблюдаю за тем, как он поднимается и подходит к окну. Опустив голову, разглядываю незамысловатый узор на скатерти.
— Тебе здесь плохо? — Адриан оборачивается лишь на секунду, чтобы зацепить взглядом моё обескураженное лицо.
— Нет, — мотаю головой. — Но моё нахождение здесь… это неправильно.
— Есть ты. Есть я. У нас будет ребенок. Что в этой конструкции неправильного, Вера?
— Эм…
Вздыхаю полной грудью и морщусь.
— Я не хочу играть в семью.
— Считаешь, я играю?
— Не знаю.
Зато честно.
Адриан разворачивается. Приподнимает брови, видимо, пытается подобрать слова.
— Правда, не знаю, Андрей, — повторяю чуть мягче.
Разговаривать с ним начистоту — моя слепая зона. Никогда этого не умела.
— Эти две недели я много размышляла. В том числе, над тем, что рассказала мне Хлоя.
— Она ещё ребенок. Не вини её.
— Конечно, я её не виню, — возмущенно выговариваю. — За кого ты меня принимаешь? Я, наоборот, благодарна твоей дочери, что она открыла мне глаза. Но я в недоумении, Адриан. Почему я узнала об этом вот так… Почему?
— Не побеги ты в тот вечер с камерой наперевес на тот приём, узнала бы раньше.
Уму непостижимо. Снова я виновата? Это звучит так оскорбительно, что окончательно доказывает — моё решение единственное верное.
— Я хочу, чтобы всё осталось так, как есть сейчас.
— То есть никак? — усмехается он.
— Знаешь, я ведь всё время винила себя. Во всем. И два года назад в том, что не улетела вместе с тобой. И сейчас. А теперь осознала — ты виноват не меньше, Андрей. Между нами нет главного — доверия. И его никогда не было.
Адриан снова усаживается напротив.
— Для доверия нужны как минимум двое, Вера.
— Согласна. Почему ты мне ничего не сказал? Про Хлою, про Эрику?
— А что я должен был сказать? — безэмоционально выговаривает. — Здравствуй, Вера. Объявилась девица, с которой у нас когда-то был мимолетный роман и, возможно, у меня есть дочь-подросток? Я сам был ни в чем не уверен.
— А потом? — срываюсь. — Когда вернулся за прииском? Почему умолчал? Когда Эрика тем утром пришла к нам в дом?
— Потому что это были мои проблемы, — чеканит.
Злится. Я тоже.
Усиленно сминаю подол обычного облегающего платья из трикотажа.
— Твои, — горько повторяю. — Твои проблемы, Адриан. Так и получается. У тебя свои проблемы, а у меня свои. Представляешь?
— Ты можешь рассказать мне, и я возьму их на себя.
Невозможный человек.
Это ведь как раскрывать карты перед соперником. Знать, что они могут быть использованы против тебя и всё равно делать.
Решительно поправляю волосы и складываю руки на стол.
— Нет, Андрей. Я уже сказала, что хочу оставить всё так, как есть.
В уголках глаз появляются слёзы. Украдкой их стираю.
— Я сейчас, как выжженная земля. Ничего не чувствую, — тихо признаюсь. — Ты своим недоверием, а потом и своей грубостью всё вытоптал.
— У меня были для этого все мотивы, — жестко напоминает.
— Были, — обезоружено соглашаюсь. — Для себя ты прав. Я уже поняла. Но предположи хоть на секунду, — снова начинаю заводиться. — Хоть на секунду, Андрей. Предположи, что я тоже могу считать тебя виноватым. Могу не понимать причин твоих поступков. А почему? Потому что ты об этом не говоришь. Потому что тебе всё равно.
Прикрываю глаза, чтобы успокоиться.
— Мне не всё равно. Но я хочу послушать, что ты предлагаешь? — слышу сиплый голос.
Поднимаюсь с места, понимая, что надо срочно заканчивать этот бесполезный разговор.
— У нас будет ребенок, но мы не вместе. Так было, так есть. Так и останется.
Мой подбородок дрожит и этого не скрыть.
— Не нервничай так, — недовольно отпускает Адриан. — Мы не ругаемся, просто обсуждаем формат наших отношений.
— Нет никаких отношений, — взрываюсь.
— Если тебе спокойнее думать так — не буду тебе мешать.
Мотаю головой. Он пуленепробиваемый.
Вдруг злость накатывает. Такая разрушающая и жгучая, до рези в горле.
— Конечно, — усмехаюсь едко. — В конце концов, «слава богу, в России есть ещё женщины». И они «не менее красивые».
Уголки его губ дрожат.
— Как будто ты не знаешь, что я как пацан вижу тебя одну. Может, и есть красивые, но тебе они в подмётки не годятся. Серьезно думаешь, хоть кого-то замечаю вокруг, Вера?
— Я не знаю, Андрей, — отвечаю подавленно. — Ты был слишком жесток со мной. Непростительно жесток. А я хочу просто жить спокойно. Не думать, сказал ли ты правду или снова что-то скрываешь. Поэтому оставаться здесь больше не вижу смысла. Сегодня же перееду…
Словно в поисках поддержки, размещаю руки на животе и сжимаю единственное дорогое, что у меня имеется. Адриан около минуты неподвижно размышляет, кружит взглядом по моему телу, а затем коротко кивает и хрипло произносит:
— Хорошо, я всё организую. В любом случае Степан останется с тобой…
Сглатываю сформировавшийся ком в горле.
Я пока сама не знаю… Не знаю, правильно ли поступаю.
Не знаю, прощу ли себя за это позже?.. Но сейчас так чувствую.
Мне двадцать восемь лет и совсем скоро я впервые стану мамой. Пожалуй, пришло время жить так, как хочу этого я…
Глава 22.
— Вера Михайловна, уже знаете, кого ждёте? — спрашивает медицинская сестра, заполняя бумаги перед скринингом.
— В смысле?
— Ну, мальчика или девочку, — смеется она. — Вам сразу сказать или написать на бумажку для кондитера?
— Для кондитера? — удивляюсь.
— Ну да. Вы ни разу не видели гендер-пати?
— «Гендер» что, простите? Это вообще сейчас законно?
— Конечно, — смеется медсестра. — Будущие родители заказывают торт с розовой или голубой начинкой, и разрезают его в присутствии гостей. Это очень весело.
Задумчиво потираю висок.
— Ах да. Я видела что-то подобное с воздушными шарами.
— Ну, можно и так. И что вы решите? Как поступим?..
— Я подумаю, сообщу врачу.
Следующие полчаса провожу в клинике, а потом сразу еду в телецентр. По дороге Стёпа ворчит, что этой весной асфальт в городе снова размыло, а я, смеясь, обещаю водителю, что обязательно заставлю редакторов проработать эту тему для эфира.
Примчавшись, быстро сажусь на грим с прической, болтаю с Ирой о своем походе к врачу и сразу бегу в павильон. В заполненном массовкой зрительном зале раздаются громкие аплодисменты.
— Прошу прощения за опоздание, — произношу, накидывая просторный пиджак на плечи.
Ассистентка терпеливо ожидает, пока я сменю туфли, затем бережно поправляет мои волосы.
— Мы сняли общие планы, Вер, — предупреждает Марсель. — Всё получилось.
— Молодцы, — хвалю.
Съемки проходят практически без серьезных конфликтов, если не считать сюжет о матери-одиночке, вынужденной воспитывать троих детей в квартире, из-под потолка которой хлещет вода. Мои девчонки постарались, поэтому в студии присутствуют все — и та самая женщина, и соседи, и представители коммунальной службы.
Героиня не выдерживает — переходит на личности, плачет. Я, чувствуя какую-то женскую солидарность, тоже позволяю себе несколько грубых фраз в адрес уполномоченных лиц.
После съемки взвинчены все. Массовку распускают по домам.
— Я вас засужу, — орет коммунальщик, брызгая слюной.
— Это не ко мне, — отвечаю любезно. — Юридический отдел на третьем этаже. Но рекомендую сначала подготовить и отправить официальную претензию.
Усаживаюсь в кресле поудобнее и снова меняю туфли на уютные тапочки. Всем видом даю понять, что разговор окончен.
— Ну не могу я сейчас капремонт им сделать, понимаете? — кричит мужик.
Извлекает из кармана несуразного пиджака сложенный вдвое платок и вытирает залысину. Перенервничал, бедняга.
— Почему не можете?
— По плану капитальный ремонт у них в доме назначен только на следующий год.
