Ознакомительная версия.
– А что, если… – «Что, если я скажу, что хочу большего?» Нет, об этом она спрашивать не могла. Слишком откровенно. – Что, если я скажу, что мне нравится моя жизнь, как она есть?
– Ты можешь это сказать, но вряд ли я тебе поверю.
Оливия открыла рот, собираясь отчитать его за высокомерие, но не могла издать ни звука. Внезапно она почувствовала себя невероятно уставшей от всех игр. От притворства. От лжи.
– Ладно. Может, мне чего-то не хватает. Но я не уверена, что то, что ты предлагаешь, заполнит эту пустоту.
– Ты можешь хотя бы попробовать.
– А если не получится?
– Тогда ты можешь вернуться в Париж и жить так же, как раньше. Конечно, ты будешь моей женой, но я не стану тебя беспокоить.
От этого Оливии стало только грустнее, настолько, что глаза обожгли внезапные слезы, и она отвернулась, пряча лицо. Но она понимала, что уже поздно скрываться. Азиз и так видел слишком много.
– Тебе когда-то причинили боль, – тихо сказал Азиз. – Я понимаю это. Обещаю, я не причиню тебе боли.
– Ты не можешь этого обещать.
– Я очень постараюсь.
– Этого недостаточно. – Она втянула воздух. – В любом случае тебе достанется не то, что ты ожидаешь. – Слова давались с трудом. – Мне разбил сердце не мужчина, как ты думаешь.
Азиз замер, внимательно глядя и выжидая:
– Кто же тогда?
Оливия сморгнула, стряхивая слезы с ресниц; она не могла ни на чем сосредоточиться, голова шла кругом. Она вспомнила последний раз, когда говорила о Дэниэле вслух. Тогда отец велел ей забыть его. Навсегда. Но теперь она, как ни удивительно, хотела о нем поговорить. Хотела рассказать Азизу, хотела, чтобы он понял…
Безумие.
– Оливия, – позвал он, и одно то, как он произносил ее имя, заставляло ее верить, что Азиз сможет помочь. Если только она позволит. Она так жаждала сочувствия…
– Его звали Дэниэл, – отчетливо сказала она и подняла голову навстречу внимательному взгляду Азиза. – Мой сын Дэниэл.
Такого Азиз не ожидал. Сын. Ребенок. Он смотрел на Оливию и видел в ее глазах, в лице всю скорбь. И думал: ну конечно. Конечно, дело было не в банальном романе. Конечно, ее боль намного глубже.
Он подался вперед и накрыл ее ладони своими; ее кожа была холодна как лед.
– Прости, – сказал он тихо, и Оливия издала звук, который мог быть только всхлипом. – Расскажешь мне? – спросил он.
Оливия смотрела на их соединенные руки: ее ладони выглядели невероятно бледными в его бронзовых. Азиз думал, что она не станет рассказывать, но спустя полминуты она заговорила:
– Мне было семнадцать. – Она набрала воздуха в грудь и посмотрела на него. В ее глазах застыли слезы, лицо было бледным. – Я никому этого не рассказывала, – глухо добавила она. – Ни единому человеку.
– Ты можешь рассказать мне, Оливия, – мягко сказал он. – Если хочешь. Если тебе станет лучше.
– Я не знаю. – Она высвободила руки из его ладоней и обхватила себя за плечи, словно замерзла.
Азиза охватила внезапная яростная потребность обнять ее, согреть и утешить. Это чувство не имело отношения к желанию, это было сочувствие… или что-то более глубокое.
– Я стараюсь даже не думать о нем, – прошептала Оливия. – От этого слишком больно.
– Что с ним случилось?
Он не ждал ответа. Оливия смотрела в пространство, не видя ничего перед собой, все еще сжимая свои плечи, словно буквально пытаясь удержать себя в руках.
– Я его отдала, – прошептала она; на последнем слове ее голос сорвался. Она опустила голову, плечи дрожали, и Азиз перестал думать и стал действовать.
Он притянул Оливию к себе, чувствуя, как всхлипы сотрясают хрупкое тело. Она не отстранилась, наоборот – прижалась крепче, явно нуждаясь в нем, и от этого Азиза еще сильнее охватило желание утешать и защищать ее.
Когда кто-нибудь нуждался в нем, хотел его ради чего-то большего, чем ночь горячего секса? Он сам выбрал такую жизнь, убедил себя, что так будет лучше, но, держа Оливию в объятиях, он начал понимать, как много упускал.
Брак, который он предложил Оливии, не должен включать такую близость – обмен секретами, утешение и сочувствие. Они уже нарушали правила, и Азиз знал, что это не приведет ни к чему хорошему.
– Конечно, его появление было случайностью, – спустя несколько минут сказала Оливия, не поднимая головы от его груди. Он чувствовал, как ее слезы пропитывают его рубашку. – У меня даже не было парня. Я пошла на вечеринку, выпила слишком много… Обычно я не пила, разве что бокал вина на семейном ужине. Но в тот вечер я чувствовала себя взрослой, меня только что приняли в университет, и там был мальчик, в которого я всегда была втайне слегка влюблена. Может, не так уж втайне. – Она издала смешок без тени веселья и покачала головой.
Азиз вскинулся, руководимый инстинктами защитника.
– Он воспользовался твоим состоянием, когда ты выпила? Он тебя изнасиловал!
– Нет, я была не настолько пьяна, – ответила она. – Честно. Я выпила достаточно, чтобы считать себя привлекательнее, остроумнее и увереннее, чем была на самом деле. Так что слово за слово… – Она тяжело, потерянно вздохнула. – Конечно, утром я об этом пожалела. Ужасно. Но даже не подумала, что могу забеременеть. Как глупо…
– Когда ты догадалась? – негромко спросил Азиз.
– Я так и не догадалась. Догадалась моя мать. По крайней мере, она первой начала подозревать. Меня тошнило по утрам, но я думала, что это просто отравление. Мама устроила мне серьезный разговор, но сначала я не могла в это поверить. Но она была права.
– Что случилось потом?
– Мать была в ярости. Тогда мы жили в Южной Америке, в очень консервативной стране, а сообщество экспатов было маленьким. Она настояла на аборте. Сказала, что это для моего же блага, что меня уже приняли в университет, моя жизнь только начинается. И я убедила себя, что она права.
– Но ты не сделала аборт, – тихо сказал Азиз. —
Правильно? Ты сказала, что отдала сына.
Оливия прерывисто вздохнула и кивнула, щекоча волосами его грудь.
– Я не сделала… но подошла очень близко. Мама все организовала. Там, где мы жили, аборты были вне закона, так что мы полетели в Нью-Йорк. Она всем рассказывала, что мы едем на шопинг, мать и дочь вдвоем. Не хотела рассказывать отцу правду.
– Почему нет?
– Она считала, что это его убьет. – Оливия подавилась своими словами. – Не буквально, конечно. Но я всегда была его любимицей. Он меня баловал, я его ужасно любила. Мысль о том, чтобы разочаровать его, была невыносима. Так что я согласилась ему не говорить. – Минуту она молчала, и Азиз слышал ее тихие вдохи и выдохи. – Когда он чувствовал себя усталым, то просил меня играть на пианино. Говорил, что моя музыка его успокаивает. Мама сказала, что если он узнает, что я натворила, то больше никогда не сможет слушать мою игру. Рассказать Джереми – отцу ребенка – она тоже мне не позволила. Ему, наверное, было бы все равно, но… он имел право знать. Я должна была найти силы рассказать ему.
Ознакомительная версия.
