— Не смей подкрадываться ко мне! — Она приложила руку к груди. — И не говори со мной угрожающим тоном!
Тарик нахмурился. Джасмин ожидала, что сейчас он напомнит ей: приказы здесь отдает он. Трудно было каждый день вступать в сражение с этим воином, но его злость закаляла решимость Джасмин. Гнев такой силы должен быть порожден глубоким чувством.
А еще она поняла, что ей нравится сражаться с ним: ведь воин — это часть любимого ею мужчины.
Воинственность тут же оставила ее, и Джасмин обвила руками его шею и поцеловала. Но он высвободился из ее объятий, крепко сжав ее ладони в своих.
— Я улетаю в Париж на неделю.
— Что? — Джасмин не смогла скрыть изумление. Ее кулаки сжались. — Когда?
— Через час.
— Почему ты не сказал мне раньше?
Челюсть Тарика сделалась каменной.
— У меня нет нужды сообщать тебе о таких вещах. Я твоя жена!
— Да. И ты останешься там, где тебе положено.
Уж лучше бы он ударил ее. Она наклонила голову, скрывая слезы.
— На этой неделе пройдут показы у нескольких французских модельеров. Если бы ты мне раньше сказал, я могла бы полететь с тобой.
Она уже привыкла к его властности, могла даже понять ее, но никогда еще он не поступал с ней так жестоко.
Он выпустил ее руки, с силой сжал подбородок двумя пальцами и поднял ее голову.
— Нет, Джасмин. Тебе нельзя уезжать из Зюльхейля.
Она помрачнела.
— Ты не доверяешь мне, правильно? Наверное, думаешь, что я от тебя убегу при первой возможности?
— Однажды я совершил глупость; теперь ты не заставишь меня совершить вторую.
— Я приехала и осталась по собственной воле. И сбегать не собираюсь.
— Когда ты сюда отправлялась, ты не знала, с чем столкнешься. — Он отмахнулся от ее слов. — Я не привязан к тебе так, как ты, вне всяких сомнений, этого ждала. Раз ты это знаешь, значит, у тебя может появиться желание скрыться. А я не намерен тебя терять.
Джасмин протестующе замотала головой.
— Я люблю тебя, — упорно повторила она. — Ты понимаешь, что это значит?
— Это значит, что ты в любую минуту можешь развернуться и уйти.
В полном отчаянии она спросила:
— Ты еще долго будешь меня наказывать? Когда тебе хватит мести?
Зеленые глаза Тарика потемнели.
— Я это делаю не для того, чтобы тебя наказывать. Мстить я стал бы, если бы чувствовал к тебе нечто большее, чем просто похоть. Ты — имущество, ценное, но не незаменимое.
Джасмин чувствовала, как бледнеет. Говорить она была не в состоянии. Ее сердце истекало кровью. В отчаянном усилии скрыть боль она прикусила губу так, что почувствовала на языке вкус крови.
— Я буду заниматься государственными делами, — продолжал Тарик. — Хираз знает, как со мной связаться.
Она молчала. Болезненный звон в ушах заглушал его слова. Когда Тарик наклонил голову и поцеловал ее в губы, она просто приняла его поцелуй. По-видимому, Тарик воспринял ее реакцию как нерешительный отказ.
— Ты не сможешь мне отказывать, — пробормотал он, не отрываясь от ее губ.
Разумеется, он прав; ведь знает все-все ее слабости в сексе. Она не сможет ему отказывать; ведь она так долго томилась по нему.
— Я могу заставить тебя трепетать в любую секунду, стоит мне только захотеть, Джасмин. Так что даже не пытайся управлять мной через свои прелести.
Даже это язвительное заключение пустило по ее телу несколько языков пламени. К счастью, он не стал продолжать лекцию.
— Я выезжаю через сорок минут.
С этими словами он вышел из ее мастерской.
* * *
Джасмин не знала, сколько времени просидела в полной прострации. У нее только что вырвали сердце, а потом посмеялись над ее страданиями. Боль была такая, что отнимала даже силы чувствовать боль. А когда она все-таки поднялась и приблизилась к стеклянным дверям, выходящим в сад, то увидела Тарика. Он направлялся к своему лимузину.
Можно сказать, что с отъездом Тарика ее отпустило оцепенение, до тех пор спасавшее от груза переживаний, с которыми Джасмин явилась сюда. Близкая к нервному срыву, она помчалась по коридору, молясь о том, чтобы ей никто не встретился. Благополучно добравшись до отведенной ей комнаты, она заперла дверь, вышла в сад и спряталась за раскидистым деревом, украшенным сине-белыми цветами. Цветов было так много, что ветки под их тяжестью клонились чуть ли не до земли. Джасмин оказалась в затененном, напоенном благоуханием гроте.
Откуда-то изнутри пришла потребность в слезах, и они хлынули с такой силой, что у нее перехватило дыхание. И вдруг ее пронзило мучительное прозрение: она обманывала себя. Надеялась, что сможет полюбить Тарика так, чтобы и он полюбил ее, девочку, которую никто никогда не любил. Она позволила ему все, даже связала себя с ним навсегда. Отдала ему тело и душу, ничего не оставив себе.
А теперь он отверг все ее дары, причем самым жестоким образом. Она для него — имущество, ценное, но не незаменимое. Он не чувствует к ней ничего, кроме похоти. Похоти! Вдребезги разлетелись ее иллюзии на тему «время лечит». Теперь-то она поняла, что его поведение объяснялось не досадой. Просто ему наплевать на нее.
Может быть, он на ней женился только для того, чтобы ее унизить, растоптать?
Она свернулась в клубок у корней дерева и обхватила руками вздрагивающие плечи. Уже сгущались сумерки, но Джасмин этого не замечала. Она уже выплакала все слезы и теперь не могла пошевелиться — столь велико было горе.
Демоны, утопленные было в слезах, теперь снова терзали ей сердце. На земле Тарика, в объятиях Тарика она почти забыла о своей ущербности. О том, чего ей не хватает, чтобы заслужить право быть любимой. Но вот к ней вернулись воспоминания о том моменте, когда на нее обрушилась правда.
«Тебя не смущает, что за удочерение Джасмин ты потребовала половину наследства Мэри? — спросила тетя Элла у женщины, которую Джасмин считала своей матерью. — Как бы то ни было, Мэри — наша младшая сестренка».
«Нет, не смущает. Надо совсем не иметь головы на плечах, чтобы забеременеть от незнакомца, с которым она напилась в баре. Не знаю, что на нее нашло, когда она решила родить ребенка».
Из-за двери библиотеки послышались звуки, похожие на стук кубиков льда о хрусталь.
«У нас не благотворительная организация. Как бы мы еще покрыли расходы на Джасмин?»
«Ты получаешь больше, — упорствовала Элла. — Дедушка оставил Мэри вдвое больше, чем нам».
«Мне кажется, это будет должной компенсацией за то, что я соглашаюсь принять в свою семью дурную кровь. Одному Богу известно, что за отребье отец Джасмин. Мэри была так пьяна, что даже имени его не запомнила».
