При его втором падении толпу охватило сочувственное волнение. Люди кричали по-церковному: «Се человек!», — хотя другие продолжали изрыгать грубейшие проклятия. Случилась даже паника, когда сапожник Эмиль Жонасса стал раздвигать толпу локтями и плечами. В руке он держал молоток и несколько крупных гвоздей.
— Распни его! — завопила Цецилия Рамоне.
— Распни его! — подхватило множество голосов.
Но Жонасса, добравшись до Браже, неожиданно бросил молоток и гвозди к его ногам и робко предложил свою помощь в несении креста.
— Хвала Симону Киринейскому!
— Симон праведный! Се человек! — раздавалось с разных сторон.
У некоторых выступили слезы. Но оскорбления все еще падали дождем вместе с камнями и тухлыми яйцами. На одном отрезке пути, где было много рытвин и скалистых выступов, доктор Браже упал пять раз. Он изнемогал. Несколько красивых девушек, жемчужин города, приблизились к нему и отерли лицо батистовыми платочками. Одна из них делала это с таким старанием, что выражение страдания и греха на физиономии Браже сменилось выражением умиленной благодарности невинного дитя, которого почему-то наказали. Это был совсем не тот доктор Браже, над которым улюлюкала толпа. В таком состоянии он прошел последние метры, отделявшие его от того места, где он должен был положить крест. Снова зазвучал многоустый гимн святой пятницы, смешиваясь с морским рокотом, доносившимся до холма, который символизировал Голгофу.
Поздно вечером, в половине одиннадцатого, грянула весть, что Мадлена Дакоста не вернулась в родительский дом. После процессии ее видели в компании подружек, и все они направлялись в нижний город, где она жила. Когда она отделилась от остальных? Куда исчезла? Никто не знал, потому что после церемонии люди быстренько разошлись по домам, утомленные светом, шествием в гору и благочестием. Мадлене Дакоста было семнадцать лет. Достаточно было взглянуть, как она ходит, плавает, садится на лошадь, ест, танцует, нагибается за чем-то, спускается по лестнице, чтобы сразу уяснить, что она рождена оставаться женщиной-цветком по меньшей мере полстолетия. Именно она проявила наибольшее сострадание, когда сын человеческий страдал больше всего.
Узнав об исчезновении своей крестной дочери, Цецилия Рамоне предположила самое худшее: Мадлена находится в постели доктора Браже. Ярость захлестнула ее, и она устремилась на площадь Арм. Уже была ночь. Старуха приблизилась к больнице, увидела мотоцикл во дворе, а потом и самого доктора Браже, который спокойно прохаживался по веранде в своем все том же одеянии кающегося грешника. Она вздохнула и тотчас направилась успокаивать свою приятельницу Жермену, мамашу Мадлены. Та лежала на диване с компрессами на висках.
Дом Дакостов был переполнен друзьями, соседями и просто любопытствующими. Все твердили, что Мадлена Дакоста не такая девушка, которая способна покончить с собой или позволить вовлечь себя в недостойную авантюру. Ее исчезновение в вечер святой пятницы — божественное чудо. Именно такое объяснение давала людям Цецилия Рамоне. Но когда часы пробили полночь, она круто переменила мнение. Она поднялась с кресла и возгласила:
— Моя крестная дочь в опасности. Это я, Цезарь, вам говорю!
Она по-боевому обернула шаль вокруг шеи. С 1922 года ее не видели столь исполненной решимости. Она кинулась в дом священника просить отца Наэло забить в колокола. Четверть часа спустя Цезарь возглавила отряд из жандармов, дюжины пожарных и нескольких добровольцев. Она предложила перетряхнуть весь Жакмель, дом за домом, включая ближние дачные поселки Мейер и Оранже.
И в самом деле перерыли весь Жакмель. И почтенные семейства, и содержательницы публичных домов, проститутки и прочая мелкота должны были раскрывать двери, платяные шкафы, дорожные сундуки. Не обошли стороной даже учебное заведение Братьев во Христе в квартале Птит-Баттри и монастырь Сент-Роз-де-Лима, где у сестер не выходил из памяти и из молитв сложно соединенный образ мученика, несущего крест Христов, и человека, загубившего их дорогую Натали Дезанж.
К трем часам утра, когда поиски все еще оставались тщетными, судейский старшина Непомусен Гомер напомнил неспящим горожанам старинную притчу, давно забытую: мужчина и женщина, блудодействующие в святую пятницу, забыв о таинстве страстей Господних, обречены оставаться прилепленными друг к другу очень надолго. Между ними образуется живая перевязь, что-то вроде пуповины, которую не разрубит и сам папа римский.
Взошло солнце. Искатели возвращались, чтобы выспаться, так и не обнаружив следов Мадлены Дакоста. Самые жестокосердечные из них говорили, что во всяком случае Мадлена уже достаточно выросла, чтобы наилучшим образом распорядиться тем чудесным садом, который подарил ей Господь. Цецилия Рамоне не слушала их. В ней не дремал непреклонный Цезарь, которому обязательно надо найти девушку. Она едва держалась на ногах, когда шла по тропинке вдоль речки Госселины. Вдруг она заметила далеко в стороне крохотный домик, почти не видный за рощицей манговых деревьев.
— Заглянем-ка туда, — сказала она отцу Наэло.
Через минуту она остановилась как вкопанная, уставив глаза на совершенно определенный предмет.
— Взгляните, батюшка, там, у стенки, блестит что-то металлическое.
— Где, Цезарь? Я не вижу, — прищурился кюре.
— А я вижу! — И она рванула через банановую плантацию.
Через сотню метров мотоцикл доктора Эрве Браже был обнаружен. Укрытый в кустах, он все-таки высовывал кончик никелированной выхлопной трубы.
Цезарь направилась прямо к двери хижины и громко постучала.
— Кто там? — спросил мужской голос.
— Я узнала ваш голос, Иуда Искариот. Открывайте! — приказала Цезарь Рамоне.
— Дверь не заперта, — ответил тот же голос.
Цецилия Цезарь Рамоне толкнула ногой дверь, сделав знак другим, уже подоспевшим, оставаться снаружи. Оба любовника лежали рядышком голые, сомлевшие от восхитительной ночи и совсем, наверное, недавнего ее последнего акта. Эрве Браже отбросил одеяло, которое Цезарь поспешила накинуть на них.
— Подымайся, крестная дочь, я отведу тебя домой.
— Послушай, крестная мамаша, — произнесла Мадлена, — занимайся своими делами, а для нас с Эрве только еще начинается пасхальная суббота!
Любовники святой недели покинули город на мотоцикле в тот же день. Больше их никогда не видели в Жакмеле. Зато немедленно сложилась легенда. Будто бы Цезарь и отец Наэло опять пришли в тот домик невдалеке от реки и, конечно, не нашли там никого. Зато постель была помята и разбросана. На ней явно только что резвились. Цезарь искала любовников по всем углам и не преминула заглянуть под кровать. Там, совершенно без всяких тел, абсолютно самостоятельно, мужской и женский половые органы находились один в другом и приближались к оргазму. Отец Наэло пал на колени перед этим чудом. Но, заметив, что за ними наблюдают, оба органа вмиг превратились в пару крыльев. Бесподобная птица весело взлетела в густо-синее жакмельское небо. И с тех пор очень регулярно, один раз в десять лет, эта райская птица усаживается на ветвях одного из деревьев-бавольников, которыми усажена Аллея Влюбленных, а по ней-то как раз можно спуститься к Карибскому морю с его навевающими грезы приливами и отливами, как и на всех морях мира
