в тщетных попытках высечь в своих мозгах искру здравого смысла. Только без толку все.
Малов подталкивает меня к стене, вынуждая упереться ладонями, одним движением умудряется спустить до колен не только мои леггинсы, но и белье. Тут же прижимаясь жесткой эрекцией.
— Егор! — я только и могу повторять его имя с разными интонациями. В этот раз возмущение тонет в плаксивых нотах.
— Не проси остановиться, — хрипит, — у меня сейчас яйца лопнут, если в тебе не окажусь.
Жмурюсь, когда слышу, как дергает молнию на джинсах, матерю себя за слабость, но, когда ко входу, раздвигая мокрые складки, прижимается горячая головка, не могу сдержать дрожь.
— Хочешь? — усмехается чудовище, едва заметно толкаясь вперед. Погружается чуть-чуть и замирает.
— Ни капли, — выпаливаю, едва сдерживаясь, чтобы не прогнуться навстречу, — это злостное принуждение.
— Да ладно, — рукой накрывает промежность и пальцами находит пульсирующий клитор, — а я и не знал.
Сжимает его, рождая новую волну мурашек. Издевается, доводя до дрожи.
— Ненавижу, — шепчу, прикрыв глаза.
Просто до дрожи ненавижу, но если он сейчас остановится, то я его просто убью!
***
— Взаимно, Ленок, — прижимает меня к стене, — все нервы мне вытрахала.
— Я?
— А кто еще? — с этими словами толкается вперед, и кроме позорного протяжного «ааххх», я больше ничего не могу сказать.
В теле кипит расплавленная лава, а там, где наши тела соприкасаются – просто полыхает. Ощущения нереальные. Обжигающе тесно, остро.
— Бесишь, — наматывает волосы на кулак, — а как вижу, так яйца от желания начинают звенеть.
— Что-то не слышу звона, — наплевав на все, подаюсь ему навстречу. Голодная, злая, жадная, раздраконенная до такого состояния, что вот-вот взорвусь, — колокола, видать, не уродились.
— Сучка болтливая, — толкается сильнее, и мне приходится цепляться за стену, чтобы устоять на ногах, — так бы и затрахал до полусмерти.
От пошлой угрозы захлестывает еще сильнее. Сжимаю ноги, пытаясь укрыться, но чужие пальцы хозяйничают в промежности, высекая все больше искр. Трут, сдавливают, играют, доводя до исступления.
Малов, как и прежде, отключает у меня все зоны мозга кроме той, которая отвечает за звериные инстинкты.
Так бесит, что словами не передать. До дрожи во всем теле, до сладких судорог и мучительного спазма, скручивающего внутренности.
— Иди сюда, — выскальзывает, оставляя за собой щемящую неудовлетворенную пустоту, и тянет к дивану.
А у меня портки до колен спущены. Путаюсь в них, спотыкаюсь и со всего маха налетаю на Егора. Мой локоть приходится ему аккурат в солнечное сплетение.
Малов охает и валится ничком, утягивая за собой. Я сверху, едва не зарядив коленкой по стратегически важному объекту. Бывший муженек едва успевает сгруппироваться, прикрыв тылы, а заодно меня поймать, чтобы нос об пол не расквасила.
— Коряга ты, Лена. Просто пиздец, какая коряга. — ржет, — Боже, как мне этого не хватало.
Я барахтаюсь, матерюсь, пытаясь вырваться из его лап, но он бесцеремонно скидывает меня на пол, тут же наваливаясь следом и придавливая руки к мягкому ковру.
Глаза пьяные, дурные. И в них отражение меня – растрепанное, разгоряченное и нетерпеливое.
— Ты болтать собрался, — сучу коленками, пытаясь избавиться от болтающихся на ногах портках, — или мне самой заканчивать?
Раз уж начали дело, то какой смысл останавливаться и строить из себя чопорную недотрогу? Хочу его, до кровавых всполохов перед глазами. И если он сейчас не вернется к тому, на чем мы остановились, у меня начнется острая нехватка хрена в организме. Анахренолоктический шок.
Егор отпускает мои руки и в два движения стягивает остатки мешающей одежды. Хватает за бедра, притягивая ближе к себе. Жесткие пальцы сжимают щиколотки. Одну ногу он укладывает к себе на плечо, вторую отводит в сторону.
Смотрит на меня ТАМ! Нехорошо так смотрит. Как маньяк, у которого вот-вот окончательно сорвет плохо закрепленную крышу.
— Зараза, — пальцем обводит мокрые, напухшие губы, — гладенькая.
— А ты думал, что стоит тебе уйти и все? Жизнь кончена? Можно заводить десяток кошек и кусты до колена растить?
— И для кого красоту наводила?
— Уж точно не для тебя, — огрызаюсь, в тщетной попытке свести ноги вместе, но он не позволяет. Фиксирует, придавив к полу и неспешно, будто издеваясь, вводит два пальца.
— Не для меня, говоришь? — жесткая улыбка растягивает красивые, мужские губы, — уверена.
Двигает пальцами, то погружаясь до упора, то почти выходя наружу. Большим обводит клитор, дразнится, распаляя еще сильнее.
— Делать мне больше нечего, кроме как для тебя стараться, — сиплю, выгибаясь навстречу.
Сердце бомбит так, что еще немного и ребрам хана. Раскурочит их к чертовой бабушке, и вывалится из груди прямо к ногам этого мерзавца, так жадно рассматривающего самое сокровенное.
— Жаль, — хмыкает, продолжая свою диверсию, — я уж хотел порадоваться.
— Пе..перебьешься. — голос срывается, когда пальцы становятся жестче быстрее и настойчивее. Каждое движение сталкивает в пропасть, из которой не хочется подниматься.
Доводит до самого края и безжалостно сталкивает вниз. И пока меня крутит в остром, оргазме, пальцы исчезают, а их место занимает горячий пульсирующий член. Тремя толчками снова доводит до предела.
— А-а-ах, — глаза сами закатываются от удовольствия.
Мне хорошо. Сладко. Горячо и я уже ни черта не соображаю.
Егор подхватывает под коленом, закидывая и вторую ногу себе на плечо. Врезается жестко, даже зло. С рычанием. Сжимает бедра так, что завтра выступят синяки, но мне нравится. Я дурею, стону. Вою. Мне мало. Я хочу еще и еще. Чтобы не останавливался, чтобы вытрахал так, чтобы потом неделю ноги свети нельзя было, чтобы в мозгах ничего кроме ветра и кайфовой истомы не осталось.
Там и так уже нет ничего и никого кроме него. Давно уже
