После обеда мы с бабушкой дружно моем посуду, тщательно протираем клеенку на кухонном столе, и я там раскладываю свои учебники.
Потом дед ложится поспать, я ковыряюсь с уроками, а бабушка что-то шьет в комнате под аккомпанемент дедушкиного похрапывания.
После приготовления уроков я немного играю в куклы. Забираюсь в свой уголок, отгороженный столом с низкой свешивающейся скатертью, и забочусь о своих детях. У меня четверо детей, проблем с ними хватает — накормить, переодеть, расчесать волосы двум дочкам, строго повоспитывать двоих резиновых сыновей-озорников. Потом я укладываю всех в кроватки и уютно укутываю маленькими лоскутными одеяльцами.
Я бы с удовольствием еще побыла со своими детьми, но просыпается дедушка. Он долго и обстоятельно пьет на кухне цикорий, и мы с ним идем во двор пилить дрова и таскать уголь, вместе расчищаем снег.
Вечерами мы иногда играем в подкидного дурачка или Акулину. Я почти всегда выигрываю.
— Ну, не может быть, чтобы ты не справилась с математикой, ведь ты так хорошо играешь в карты! Это же почти одно и то же, надо считать! Арифметика и карты — это же логика в чистом виде! — убеждает меня бабушка.
Дедушка играет азартно и все время строго следит, чтобы бабушка не мухлевала.
Бабушка у меня очень добрая, всех жалеет и всегда в хорошем настроении. Единственно, что она не может делать, — это поддерживать тот педантичный порядок, к которому постоянно пытается ее приучить дедушка.
Бабушка однажды случайно уронила в щи проволочную мочалку, она почему-то осела на дно и замаскировалась в зарослях капусты. Так и сварились щи с мочалкой. Потом бабушка вытащила ее как ни в чем не бывало. Я со смехом рассказала об этом дедушке, думала, что он тоже повеселится. Мы с бабушкой с аппетитом съели щи, а дедушка очень сердился и есть не стал, а бабушка почему-то назвала меня «Иуда Искариот», но потом быстро простила. Она не умеет долго сердиться.
Бабушка считает, что микробы от грязи дохнут, и не очень-то обращает внимание на санитарно-гигиенические нормы. Она старается, конечно, но у нее не получается, просто не дано. После бабушки остается творческий беспорядок.
Дедушка, наоборот, невероятный аккуратист. Он всегда сам гладит себе одежду, наводя на брюках острую стрелку, чистит до зеркального блеска сапоги. В сарае у него — идеальный порядок, все инструменты на своих местах, все гвоздики в коробочках и подписаны. Порядок — это единственное, что иногда заставляет дедушку немножко пикироваться с бабушкой. Еще он ее ревнует к Вячеславу Тихонову. Бабушка очень любит Штирлица, вырезала из «Советского экрана» его фотографию, повесила над своей кроватью. Дедушка беззлобно подтрунивает над ней:
— Мань, а ты напиши ему письмо, пригласи к нам в гости, пирогов напеки. А что просто так молиться на портрет, как на икону. А я на время вашей свиданки уйду на рыбалку, вам мешать не буду.
Бабушка делает вид, что сердится, и машет на него рукой.
Вообще-то бабушка молится не Вячеславу Тихонову, а Николаю-угоднику, Иисусу Христу и Казанской Божьей Матери. Три иконы в уголочке покрыты металлическими окладами, и я все норовлю их снять и заглянуть под оклад. Бабушка каждый вечер долго молится. Она шепчет какие-то непонятные слова, крестится и кланяется.
Я — атеистка, пионерка и смеюсь над бабушкой. Недавно в школьной библиотеке взяла книгу Лео Таксиля «Занимательная Библия», где разоблачаются все суеверия. Она молится, а я нарочно громко зачитываю куски из этой книги, стараясь найти что-нибудь как можно более разоблачительное. Я издеваюсь над бабушкой:
— Ну, расскажи, расскажи, где твой Боженька, на каком облачке качается, свесив ножки? А Юрий Гагарин его не видел, и другие космонавты тоже! А ангелы босые ходят или в босоножках? А может еще, в валенках? Нет никакого твоего Бога! Все это глупые выдумки, чтобы держать народы в подчинении!
Бабушка смотрит на меня с жалостью и не спорит. Она молчит, вздыхает и потом ласково говорит, но с укоризной:
— Э-э… Попомнишь еще меня, Анечка… Не богохульствуй, доченька, не ведаешь, что творишь… И Бог есть, и ангелы небесные, и если тебе трудно будет, то можно обращаться к их помощи…
Я недоверчиво смотрю на нее и хмыкаю. Не верю. Вот если бы произошло какое-нибудь чудо, то, может быть, я бы и поверила.
…По выходным бабушка печет пироги. Она встает очень рано, тщательно убирает все волосы под косынку и в особом молитвенном состоянии идет на кухню. Бабушка греет молоко, в толстой керамической чашке разбалтывает дрожжи, энергично просеивает муку через огромное старинное сито и наконец замешивает тесто в голубом эмалированном ведре. Она использует его только для теста, больше ни для чего. Ведро сверху накрывается чистым полотняным полотенцем. Бабушка ставит тесто рядом с печкой, после этого нельзя шуметь в доме, надо говорить шепотом и не стучать дверью. Через пару часов тесто подходит, и бабушка вываливает его, пузырчатое и мягкое, тютюшкает его на большой деревянной доске, подкидывает, лупит, растягивает, гладит и мнет. В это время лучше ее не отвлекать, она вся сосредоточена только на пирогах, колдует над ними, священнодействует. Пироги делаются с капустой, картошкой, пекутся плюшки и ватрушки.
Пока бабушка занята пирогами, я помогаю дедушке расчищать от снега дорожки, мы возвращаемся с улицы раскрасневшиеся и мокрые. В доме стоит потрясающий аромат пирогов — аромат дома, заботы и уюта. Наши вещи сохнут на печке, а мы попиваем ароматный чай из самовара с пирогами, плюшками и ватрушками.
— Никогда еще таких удачных пирогов не было, необыкновенные в этот раз, — хвалит всегда дедушка.
Бабушка довольно улыбается и подливает ему свежей заварки.
Иногда приезжает мама с отчимом. Они пять минут расспрашивают меня о школе, потом мама уходит поговорить с бабушкой, а отчим многозначительно подмигивает мне и сурово говорит:
— Пороть, надо пороть…
Потом он пребольно щиплет меня за руку, и я убегаю от него на улицу, прятаться к дедушке в сарай. Отчим мне не нравится. У него огромная бородавка на носу, подбородок похожий на пятку и торчат жесткие волосы из носа и ушей. Как только мама может с ним спать в одной кровати, не понимаю. От него все время пахнет салом и плесенью. Моя красивая, веселая мама в его присутствии становится жалкой, как нашкодивший щенок, и все время угодливо заглядывает отчиму в глаза, заискивает.
Потом мы все вместе садимся за стол. Мама с отчимом сразу начинают пить водку, закусывать солеными огурцами из погреба и маринованными грибками, в течение часа они становятся глупыми, красными и веселыми и рассказывают глупые анекдоты и сами же над ними смеются. Потом они вдвоем заваливаются спать. Мне хочется, чтобы они поскорее уехали.
