мой спаситель, казалось, этого не замечал. Вместо того, чтобы отругать меня за то, что забралась на территорию охраны, он начал рассказывать о собаке и смотрел так, будто гладил по голове.
Его стараниями к моменту, когда к нам подбежал приемный отец и его жена, я почти пришла в себя. С непослушных губ сорвалось хриплое «спасибо». Но другие слова благодарности потонули во внезапном крике.
– Лера, какого черта ты здесь делаешь?! – бас «отца» одинаково сильно бил по барабанным перепонкам и по нервам.
– Я тебе говорила, что она опять убежит к охране рисовать свои рисунки, – не менее громко возмутилась «мать».
– С ума сошла?! Ты понимаешь, что у нас завтра важное интервью для прессы? Демон мог тебя покусать. Как бы я объяснил это фотографам и журналистам?
Если бы словами можно было бить, сейчас на мне не осталось бы ни одного живого места. Мышцы от напряжения снова заныли, и переносицу обожгло болью от подступивших слез.
– Она ни о чем не думает! – Всплеснула руками «мать». – Ей плевать на твою предвыборную компанию и наше будущее. Лишь бы рисовать, мотать нам нервы и…
Будто только сейчас заметила, кто держит собаку, в конце фразы она осеклась и тут же переменилась в лице.
– О, Боже, Никита?! Ты?! Здравствуй, дорогой! – Женский голос зазвучал как колокольчик. Чисто, звонко и радостно. – Ты вернулся? Так загорел, я тебя сразу не узнала. Думала, охрана…
Холеное лицо Татьяны Егоровны вспыхнуло румянцем. Краснота пятнами раскрасила щеки, и пухлые губы дрогнули.
– Мы тебе так обязаны, – затараторила она. – Спасибо, что спас наше недоразумение. Двенадцать лет, а глупа как пробка. У нас сплошные проблемы, а тут ещё и тебе пришлось её спасать.
Закатив глаза, мать как веером принялась махать себе руками.
– О, Никита, здоров! – До «отца» тоже дошло, кто явился мне на помощь, и вместо ярости на лице появилась улыбка. – А ты чего не позвонил, что возвращаешься? Мы бы шашлык-башлык организовали. В конце концов, не каждый день сын моих друзей из Штатов прилетает.
Теперь взгляды обоих «взрослых» были прикованы к незнакомцу. Обо мне они словно забыли. Любой другой на моем месте, наверное, растерялся бы. Но мне вдруг стало все равно… и на упреки, и на безопасность, и на вину.
Красивые серо-зеленые глаза все еще смотрели лишь на меня. Будто изучали. Только стоять рядом со своим спасителем я больше не могла. Дышать рядом с ним не получалось.
Наверное, попасться в лапы Демона было не так ужасно, как сейчас находиться близко к этому мужчине и чувствовать себя последним ничтожеством во вселенной.
«Трусиха и слабачка» – вспомнились слова Федора, главного задиры нашего детского дома. Никогда я с ним не соглашалась. Всегда спорила и даже готова была драться. А сейчас…
Уже окончательно забыв обо мне, «родители» принялись обсуждать предстоящий шашлык, а я отошла в сторону. Потом быстро, будто снова спасалась от собаки, побежала в дом.
– Один. Два. Три. Четыре. Пять…
Ступени дома привычно пролетали под ногами.
– Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять, – я считала вслух громко и звонко. Нет, это не успокаивало. От бега тоже легче не становилось. Единственное, от чего это спасало – от крика, который всегда раздавался за спиной, стоило мне что-то сделать не так.
Но в этот раз сосчитать все ступеньки я так и не успела. На последней, восемнадцатой, уже знакомый мужской голос заставил остановиться.
– Эй, быстрая девчонка, постой!
От неожиданности я чуть не подвернула ногу. Чудо, что в самый последний момент успела схватиться за перила.
– Ты кое-что забыла. – Словно не касаясь ступеней, «сосед» легко взлетел на второй этаж и протянул лист бумаги. Мой. С последним рисунком.
– Не нужно было…
Мне хотелось забрать его, но даже руку поднять не могла решиться. Она словно окаменела от волнения.
– Меня Никита зовут.
Будто понял, что именно я сейчас чувствую, сосед положил рисунок на ступеньку рядом со мной и улыбнулся. Тепло, без насмешки. Словно мы давние знакомые и ему не пришлось спасать меня от собаки несколько минут назад.
– А я… Лера.
Совершенно сбитая с толку, я снова уставилась на свой рисунок. Затем посмотрела на лицо этого самого Никиты и чуть второй раз не рухнула от того, насколько похожим был мужчина с моего рисунка и наш новый сосед.
* * *
Как я и ожидала, «родители» не пожелали спускать на тормозах мой побег к охране. Уже вечером выговор получили дежуривший днем охранник и начальник службы безопасности – Александр Александрович Поташников – немолодой бывший военный с пышными усами, добрыми глазами и круглым животиком, который ни капли его не портил.
Александру Александровичу досталось сильнее всех. Вместо того чтобы рассказать, зачем выпустил собаку, сторож признался, что Поташников сам купил мне карандаши и запретил своим подчиненным «выгонять ребенка из сторожки».
Крик, который устроила по этому поводу Татьяна Егоровна, слышен был и на кухне, и у меня в детской. Не представляю, как начбез выдержал такую истерику. Но, к сожалению, одним криком мои «родители» обойтись не смогли.
Этим же вечером Николай Петрович уволил сторожа. Он буквально выгнал его за ворота, не вернув даже личные вещи. А Поташникову «отец» предложил выбор: или тот соглашается на понижение до рядового охранника, или идет вслед за своим подчиненным.
Я с трудом сдерживала слезы, когда подслушивала этот разговор под дверью кабинета. За все три месяца в доме Поташников оказался единственным человеком, который не считал меня недоразумением или балластом. Если бы он ушел, я осталась бы совсем одна.
Но в этот раз мне повезло. СанСаныч что-то тихо сказал отцу. Услышать его слова сквозь толстые стены и прочную дверь у меня не получилось. Зато ответ отца прогремел на весь первый этаж: «Это будет тебе уроком! Брать на работу нового начальника я не стану, придется тебе совмещать!»
Разговор со мной, состоявшийся этим же вечером, мало чем отличался от выговора охраны. Татьяна Егоровна привычно солировала. Поток претензий и наставлений, казалось, никогда не закончится. А Николай Петрович важно хмурился и цокал языком.
Приятного было мало. Меня обвинили и в том, что позорила семью перед соседом, и что чуть не испортила «родителям» все планы. Отделаться без наказания, конечно же, не удалось.
Теперь все мои развлечения сократились до игры на фортепиано, которое я возненавидела еще в первый день своей новой семейной жизни, и участия в приемах важных гостей.
Какая из этих двух «радостей» хуже, я даже понять не могла. С музыкой у меня не ладилось совсем – как оказалось, музыкальный слух отсутствовал напрочь. А после пяти лет в детдоме исчезло ещё и умение улыбаться незнакомым людям.
Куда не кинь, всюду у меня были сплошные дефекты. В конце выволочки Татьяна Егоровна даже заплакала от отчаяния, что я ни на что
