юбку. И тут прорвало, слезы градом потекли из глаз, собрала их всех, каждому сунула по кусочку. Они ели, а она плакала. Что это – материнство? Радость или вечная тревога? Есть ли в мужской душе место этим переживаниям, готовности в любую секунду умереть за свое дитя? Я не знаю.
Мамочки наши вы всегда с нами, вы всегда в нас.
Вдоль села вилась река Рось, кое-где разветвляясь небольшими ручейками. Участки земли вперемежку с фруктовыми садами и почти в каждом саду стояли пчелиные ульи, как их тут называли улики. Один-два, а где и целая пасека. Пчелиные семьи уживались с людскими. Помогали друг другу. Устроено так в мире. У пчел порядок математически выверенный, четкая геометрия сот, иерархия и распределение обязанностей. А вот в человеческих семьях многообразие форм и никакого порядка в отношениях. Да и о каком порядке может идти речь, если у людей Любовь. То ли болезнь, то ли инстинкт. Человечество за тысячелетия не смогло выработать коллективный иммунитет. Дети рождаются и счастливы уже по-своему, даже если их родители были несчастливы. Даже если времена трудные. Скажу вам, от того как мы чувствуем себя в детстве, зависит все потом. Детство – это предопределение. Особенно обожаю детские забавы. Катерина накрутила из лоскутков себе целое семейство кукол. Могла с ними играть часами. На вид это были закруточки из выцветшей материи, кое-где перемотанные веревочками. Но на самом деле то были подружки и их сердечные дружочки. Петрусь, наблюдая как бережно с ними носится Катя, понял, что это и есть самые важные вещи для нее. И так, и так он пытался поучаствовать в этой игре. Но отпор был силен, нет и все. Ах так, отступление было временным маневром. Скучая, он пошел посмотреть на пчел, где одна за другой из дырочки вылетали труженицы. Пальчик сам потянулся к летку. И вот уже его рев слышен на весь двор. Палец и щека опухли, досталось ему. А как смеялась Катруся, аж слезы выступили. На утро все куколки в ряд, торчали головами вниз из ведра с главным строительным материалом того времени – коровьим навозом. Тут пришел черед ее недетского горя. Даже маленький человечек готов защищать свои чувства, лелеять в сердце обиды и мстить за поруганную гордость. «То – Гриша, – растирал по опухшей щеке слезы Петро, – он мне сказал.» Мать даже не оглянулась.
Постоянные походы налево главы семейства всей своей безысходной тяжестью лежали на всех членах семейства. Особенно тонко такие вещи чувствуют дети. У них особая связь с матерью, они никогда не выпускают ее из виду и все переживания ее сердца, читают по ее походке, небрежному взгляду или даже иногда по излишней заботе или окрику. Потупив глазенки, они всегда на ее стороне, в абсолютном неведении, как помочь ее боли. Особенно старший. Он рос страшным гордецом. Рано повзрослел и стал серьезным, к учебе тянулся, имел талант к рисованию. С обостренным чувством справедливости рос паренек, часто горячился. При этом долгими часами сидел и кропотливо, по клеточкам перерисовывал картинки из книги. Или вдруг задумается, нахмурит лоб и смотрит в одну точку, ну прямо как мать. Красивый и странный хлопец, все делал по-своему, наперекор. Петруся ругал за баловство, пытался учить полезному. Но тот был дитя шаловливое и не хотел настраиваться на серьезный лад. В свои десть лет он уже не был ребенком, в его короткой жизни, было столько трудностей, страха и ответственности, что не всякий пожилой мог похвалиться таким опытом.
Материнская любовь была скорее скупой, чем ласковой и нежной. А он переживал сильно и за мать, и за брата с сестрой. Когда после войны отца направили на работу в город, он чувствовал себя главным. Эмоции и чувства бушевали в нем и этому урагану должен был быть найден выход. Его захватывало чтение, он сам пробовал писать стихи. Чувство прекрасного настолько было развито в нем, что все, что он делал, он стремился довести до идеала. Несовершенства этого мира заставляли его страдать. Так он превращался в личность богатую, но скрытную и непонятную даже для близких. Не был он покладистым и мать пару раз замахивалась на него, отчего его начинало так трясти, что она уже старалась сама обходить острые углы.
Работу Васылю дали на хлебзаводе. Фрося ездила раз в две недели, он давал буханок десять хлеба, не глядя в глаза тыкал пару карбованцев. Зимой выбираться было труднее, то дети болели,
то транспорта не было попутного. Мало что вспомнить можно из того времени. Весной уже, объявил, что будет жить в городе с офицерской вдовой и ее двумя детьми и приехал младших забирать. Но тут возмутилась бабка, его родная мать. «Детей не дам. Сам иди куда хочешь, проживем!» – стала на пороге своим маленьким телом. Спорить с матерью не решился. Уехал.
Но там не заладилось, и Фрося приняла его обратно. Гриша после того перестал с отцом разговаривать. Трудно ему было все это понять и простить. Сердце заходилось тихой яростью в груди. Но что он, мальчишка, мог сделать?
Может тема эта стоит отдельного разговора. Что там происходит после любви? Всем интересно, по каким причинам все меняется? У каждого человека может быть много своих причин. Но есть что-то общее в каждой такой истории. Случилось, влюбился, фокус максимально наведен на предмет обожания, остальное размыто. Необходимость только в одном, быть рядом и вдыхать любимый запах. Пропадает логика поступков и доверие ко всем, кто против. И вот оно твое, это Чудо. И надо дальше жить. И все хорошо сначала, но начинает проступать окружение. И как-то само собой все уравнивается. Уже и дышать легко и все признаки выздоровления на лицо. И появляется слово – обязанность, но с ним очень скоро исчезает любовь за нею и верность, да потом вообще пустота в отношениях. И все по кругу и не одну тысячу лет. Эта наша, маленькая Фрося, что она делала не так? Я смотрю на нее, вглядываюсь внимательно в это скуластое лицо. Ей нет еще и сорока. Но я вижу старуху, почерневшую от непосильного труда и сердечного горя. Узловатые руки гроздьями висят, голова повязана платком, лицо запеклось на солнце и только белые лучики морщин обрамляют горящие глаза. Они беспокойные, в них не то чтобы тревога, в них тоска. «Петро! Вставай, отгони корову», – будит она младшего сына. Он легкий на подъем, сразу схватится, побежит. Гриша не такой, долго не ложиться, выводит прописью
