в собственные слова. Её рука опустилась на шерстистый лоб зверя, ласкающим движением двинувшись по огромной морде.
– Хорошо бы, – ведьма никогда не теряла надежду, но после всех лет относилась к таким заявлениям достаточно скептично.
– Конечно, поможет, – волк потерся о Ягу с тихим рычанием, а она любовно обхватила его голову ладонями, утопив пальцы в пушистой шерсти. – Он тот самый, я чувствую.
– Я буду ждать, – пообещала женщина.
– Знаю, – твердо ответил волк.
Ни он, ни она еще не знали, что Иван – тот самый, и ждать осталось ровно сто дней…
На этот раз тоже было тихо, да только не диво великое связало людям языки, а горе чужое. Народ русский он-то как? Незлоблив да жалостен. Не осталось злыдней, к чужой беде равнодушных. Даже Демьян украдкой вытирал очи грязноватой тряпицей, а уж внучка ведьмина-то и вовсе разрыдалась. Вот и тут, вроде хают все Ягу да ведьмой кличут, ан пожалели горемычную. Да и волка жалко тоже, чай не год да и не два в шкуре мается…
– Что-то приуныли слушатели мои верные, – Боян тронул струны еще раз, и гусли исторгли из своих глубин жалобное «дзинь».
– Жалко волка серого, – всхлипнула Марья, высказав думы общие. – И Ягу жалко.
– А Ивана царевича тебе не жалко? – вздохнул гусляр, снова тронув струны.
Толпа дружно ахнула, предчувствуя новый сказ.
– А что с ним? – встрепенулась девица, – неужто злое что?
– Так ты не знаешь? – притворно удивился чернявый баенник. – Жинку свою, Василису, потерял. К самому Кощею за ней идет!
– Это как? – удивилась девица. – Кощей женатый же.
– А вот как…
***
Сказ о Царевне-Лягушке да Иване, Царском сыне.
Ну, вот она я. Сижу, квакаю.
Батюшка мой, сильно могучий колдун Кощей-царь, воспитывать дочку решил. Молодец, конечно… да не поздновато ли? Мне ужо, почитай, шестнадцать годков. Совсем в девках засиделась.
Матушка моя, Морана Черная Смерть, супруга любит безмерно, а посему – соглашается с ним всегда. Ну, почти… Только в вопросе замужества моего матушка сказала твердо – только за л юбого, как она когда-то! Батюшка повздыхал, но спорить с двумя бабами не решился, благоразумно удалившись в уголок к домовому, за сливовой настойкой. Ох, и наслушалась я в тот вечер фраз заковыристых! (Бу-бу-бу… уперлась рогом… бу-бу-бу… одна останется… бу-бу-бу… вся в меня!)
Пятнадцать мне было, когда я золотое блюдечко с наливным яблочком… гхм… одолжила. Из сундука с вещами отцовскими. И попросила я, красна девица, показать мне суженого. Вариант меня, мягко говоря, удивил. Показало блюдечко троих сынов царских, Берендеевых. Старший пригож довольно, средний тоже ничего. Младший – заморыш, по углам жмется, на челядь зыркает злобно. Странный.
Шестнадцать мне стукнуло, когда я поняла – Василий, старший сын царский, хлопцем пригожим вырос. Очи – как васильки – синющие. Кудри золотым руном по плечам сыплются, на солнышке жаром так и пышут. Весь в матушку удался, Василису Прекрасную. Батюшка как углядел, что я на него как кошка на кринку сметаны облизываюсь, так за голову и схватился. Застонал страшно, очи к небу заворотил, зубами заскрипел…
В тот же вечер Бабу Ягу позвали, семейный совет устроили. Долго глядели в золотое блюдечко, катали наливное яблочко. И порешили превратить меня в лягуху зеленую, чтоб не натворила я, красна девица, дел нехороших. Братцы мои старшие, близняшки-кощеичи, хихикали злорадно. За что и огребли. Вот.
А с батюшкой мы уговорились. Если выдержу в образе лягушки до восемнадцати годков – вольна буду делать всё, что хочу, и благословение он даст. А уговор – дороже денег.
Превращаться в лягушку – это не больно.
Зеленые искорки пробежали по телу, а потом всё резко увеличилось и изменило цвета. Кажется, был туман, но я не уверена. Устала дико, провалилась в сон…
Жила я в болоте два месяца, потом затосковала. Другие лягушки только квакают да мошек малых едят. Из развлечений – одна старая жаба в рассказчицах. Всё бает, как с гусями на юг летала. Скучно. Решила я перебраться ближе к царскому терему, чтоб на Васю-Васелька хоть изредка издали любоваться.
Хорошо на царском дворе, привольно. Пруд чистый, лебеди плавают, кувшинки цветут. Благодать!
Василий-царевич, змий подколодный, в беседку у пруда всех дворовых девок перетаскал. Смотрела я, горемычная, на поцелуи их жаркие из-под своего куста и думала думы горькие. Я тут лягухой зеленой страдаю, а он, паршивец, любовь мою презрев, с девками милуется?! Пришибу засранца! Только… Василисой обратно стану. Вот.
Приходил и средний сын, Андрей. Такой же статный молодец, как и старший его брат. Тоже девок приводил. У-у-у!
Младший, Иван, прибегал к пруду посидеть в одиночестве. Или книжку почитать. Или мечом помахаться. Он всегда занятие по душе мог найти. Старшие братья постоянно задирали его, но Ваня не злился.
– Ты, рыжий, будто и не наших родителей сын! – смеются оба. Иван сидит, улыбается, а в зеленых глазах обида так и плещет! Мои братья тоже охальники редкие, но они-то только шутят по-доброму, а эти… тьфу…
