Мир в доме графа был восстановлен.
Доктор оказался прав: после перенесенного кризиса, болезнь Наталии Платоновны заметно пошла на убыль. Переходы между состоянием просветления и бодрствования уже более никогда не начинались или заканчивались судорогами и болями. Время утреннего исступления с каждым днем сокращалось и вместе с тем, как ни странно, отступало и былое отвращение графини к Кекину в остальные часы. Теперь ему уже было без надобности избегать ее и прятаться, и, когда они встречались где-либо в саду или комнатах, Натали сухо раскланивалась с ним, и только.
Скоро граф Волоцкий снова стал выезжать в свет и вместе с графиней навещать Первопрестольную, делая и отдавая визиты. В конце октября Натали уже самостоятельно ездила в церковь и стала даже бывать в театре и на приемах, на которых иногда присутствовал и Нафанаил Филиппович в качестве друга дома. Отношение графини к нему стало постепенно ровным и даже, можно сказать, дружеским, чему отставной поручик не мог поначалу нарадоваться. Граф осыпал дочь подарками и тоже был вне себя от радости. Правда, неограниченная доселе привязанность Платона Васильевича к Кекину утратила былую силу, и дружеское его отношение получило некий оттенок покровительственности. И все же граф ни в какую не хотел расставаться с Нафанаилом Филипповичем, и, когда тот заводил разговор о своем скором отъезде, не желал его слушать. Приступы Наталии Платоновны сократились до нескольких минут в день, а скоро стали случаться не чаще одного-двух раз в неделю, хотя она по-прежнему не помнила в бодрствующем своем состоянии, что говорила и делала в состоянии магнетическом. И все же полное ее выздоровление можно было ожидать буквально днями.
За Натали теперь ходила целая толпа почитателей и угодников, среди которых она, к счастью для Кекина, весьма ревностно относящегося к переменам в образе ее жизни, никого не выделяла. Она сама говорила ему это в редкие ныне минуты провидения, хотя присутствие в доме графа кого-либо из ее поклонников крепко отравляло Нафанаилу Филипповичу жизнь. Более же угнетало его предчувствие разлуки с ней, вызванное вовсе не расстоянием, коим они будут отделены друг от друга после его отъезда, но какими-то причинами иного характера, которые, он был в том почти уверен, случатся еще до его отъезда. К тому же к чувству романтической влюбленности в Натали прибавился еще восторг к ней, как к прекраснейшей женщине, и, наконец, чувство страсти, не дававшее Нафанаилу спокойно спать по ночам. Словно юноша, впервые томимый нестерпимой жаждой обладания, Кекин выстраивал в своем воспаленном желанием мозгу сладостные картины, увидев которые, только и можно было бы сказать, что: о-го! Большую часть ночи он ворочался, пребывая то ли в полудреме, то ли в полуяви, и засыпал по-настоящему только к рассвету, вконец измученный своими видениями. Днями он снова стал избегать встреч с Натали, на что она ему однажды даже попеняла, правда, не очень настойчиво. Что же касается предчувствий, то к ним, милостивые государи, всегда лучше прислушаться, нежели отбросить, как безделицу, ибо они, то есть предчувствия, никогда не являются на пустом месте, как не бывает дыма без огня.
Дней за десять до рождественского поста Волоцкие были приглашены на бал, устраиваемый губернским предводителем Дмитрием Александровичем Олсуфьевым. Получил приглашение, как друг семьи, и Нафанаил Кекин. Из имения выехали за неделю до бала с тем, чтобы более обратно уже не возвращаться: осень кончалась, а зиму Волоцкие всегда проводили в Москве или Петербурге.
Московская усадьба Волоцких находилась на Тверской, в полуквартале от предводительского дома, но на бал к Олсуфьеву, конечно же, поехали в карете с гербом, разряженным в родовые цвета форейтором и двумя лакеями на запятках. Волоцких, как почетных гостей, предводитель в муаровой ленте через плечо встречал у дверей парадной. Он троекратно облобызался с графом, галантно поцеловал ручку Натали и дружески раскланялся с Кекиным — вот что значило входить в круг друзей сиятельного графа. Бальный зал был полон, под потолком горели люстры в сотни свечей, на хорах звучала легкая музыка, а в начищенном до зеркального блеска паркетном полу отражались серебряные и золотые эполеты мундиров военных и роскошные туалеты дам.
Кекин, выбравшись из толпы, отошел к группе сидящих в креслах и лорнетирующих общество старух и прислонился к колонне. Оркестр на хорах заиграл полонез — и бал начался. Открыл его предводитель с выбранной хозяйкой бала княгиней Зинаидой Волконской, той самой, чья игра на фортепьянах вызвала два года назад в Париже восхищение самого Россини. А второй парой шли его Натали и какой-то самодовольный гвардейский полковник с серебряными эполетами флигель-адъютанта свиты его величества. Сие обстоятельство вызвало столь сильный душевный трепет и муки ревности, что Нафанаил Филиппович буркнул что-то в адрес полковника вслух, и ближние к нему старухи стали лорнировать уже его, отставного поручика Кекина. А потом… потом случилось то, что лишило Нафанаила языка и памяти. Когда окончился полонез, Натали, оставив своего кавалера, отыскала Кекина взглядом, подошла к нему и прошептала, легонько пожав ему руку:
— У вас такое выражение лица, любезный Нафанаил Филиппович, будто вы мучаетесь зубной болью. Если вы не хотите, чтобы ваше состояние передалось мне, будьте хоть немного веселы.
Сказав это, она упорхнула, а отставной поручик остался стоять, хлопая глазами и продолжая чувствовать ее прикосновение на своей руке. Никогда еще Натали не выказывала ему столько дружбы и ласки, находясь в здравом состоянии.
Когда начался новый танец, Кекин, наконец, очнулся. Натали была в паре с каким-то гусаром в синем доломане и ментике, расшитом золотыми шнурами. Несколько раз ее взгляд отыскивал его, и тогда она улыбалась ему робкой и нежной улыбкой.
А потом и память, и чувство места и времени словно изменили ему. Он не помнил, как пошел вдоль рядов старушек с лорнетами и как ему удалось найти графиню среди такого количества разряженных людей. Кажется, он даже оттолкнул плечом какого-то генерала, верно собиравшегося ангажировать Натали на следующий танец. Он видел лишь ее глаза, ласково и немного удивленно взглянувшие на него, когда он пригласил ее на вальс. А потом произошло то, о чем он даже не смел мечтать: рука Натали на его плече, гармония звуков и чувств, когда мелодия плавно уносит тебя из этого мира в совершенно иной, полный света и неги. Они дышали друг для друга и не сводили друг с друга глаз, не ведая, что своим танцем приковали внимание едва ли не всех, присутствующих на балу. Когда после вальса Нафанаил Филиппович подвел Натали к графу, он, конечно, не заметил настороженности, сквозившей в его взгляде, и смотрел только на Натали, выглядевшую немного растерянной. Позже говорили, что их танец был почти скандальным и что графиня Волоцкая ни с кем не танцевала с таким душевным и исполненным чувства наслаждением.
