– Просто ответил на несколько писем.
Обеспокоенно нахмурившись, Мейсон прошёлся взглядом по изодранным обоям, всё ещё цеплявшимся за стены, по покорёженным половицам, поправить которые никак не находилось времени, и, наконец, остановился на Такере и вскинул бровь.
– Что? Я занимался главными комнатами, которыми действительно буду пользоваться.
– О да. – Сказано это было настолько по-британски сухо, что слова едва ли не потрескивали. – Типа кухни. Мы знаем, как ты пользуешься кухней.
– Ноутбук. – Такер ткнул пальцем в компьютер. – Называется так, потому что переносной. Я могу работать где угодно.
– Например… на кухне, наверное.
– Точно. – И прежде, чем Мейсон указал на то, что уж на кухне его с ноутбуком точно не видел, Такер быстро сменил тему: – Почему ты так оделся?
Друг внимательно смотрел на него секунду, давая понять, мол, хитрость просёк, но так и быть, позволит увильнуть, затем вздохнул и, вытащив из кармана какую-то визитку, бросил её на стол.
Такер взял бежевую карточку, стилизованную под старинное изображение открытой книги, и пробежался по чёрным буквам.
Проклятье.
– Это сегодня вечером?
Перед торжественным открытием книжного в соседнем доме намечалась неофициальная вечеринка – наверное, «вино и сыр» или «чай с печеньем» – для друзей, коллег и соседей. Эллисон Хоубейкер самолично принесла приглашение вместе с полным блюдом булочек, кексов и прочих вкусностей. Такеру показалось, что она до сих пор немного смущена тем, в каком состоянии он лицезрел её братца. Хотя, конечно, они с Мейсоном всё равно получили бы приглашение в силу южного гостеприимства.
Подняв глаза, Такер увидел на лице друга пресное выражение.
– Так, всё ясно. Выглядишь так, будто я напомнил тебе о больном зубе, который ты не горишь желанием лечить.
– Я работаю.
– Ты «работаешь» с самого приезда. Учитывая состояние этого дряхлого особняка, тебе тут ещё лет пять пахать, если, конечно, задержишься так надолго.
Такер подумал о бессмысленной болтовне, которую придётся терпеть, если сунется на вечеринку. Не говоря уже о любопытных взглядах и всяких подлизах, считающих его важной шишкой из-за одной только фамилии.
– Ты знаешь, что я профан в этом социальном дерьме.
– Просто стой и позволь мне вести беседу. Как в старые добрые времена.
– Господи, нет.
– Это книжный магазин, бога ради. Думай об этом как о налаживании связей.
– Нет, нет и нет.
– Ты хоть понимаешь, что с тех пор, как приехал, превратился в чёртову карикатуру? Меланхоличный южный затворник, столкнувшийся с демонами неблагополучной семьи. Добавить бутылку виски и хромоту – ну вылитый герой пьесы Теннесси Уильямса.
– Считай это исследованием личности.
Когда попытки просверлить его сердитым взглядом не удались, Мейсон всплеснул руками и направился к двери, но в последний момент бросил через плечо:
– Пару минут назад видел в окне Сару. Думаю, на ней коктейльное платье, но если честно, меня так отвлекли её ноги, что наверняка не скажу.
В памяти вспыхнул образ лежащей на земле Сары в тонком халатике, и Такер почти заколебался. Особенно когда картинка сменилась: Сара в той же позе, но на сей раз обнажённая. И в его постели.
– Знаешь, а ты прав.
– Прекрасно. – Обрадовался Мейсон.
– Я потратил слишком много времени на дом. – Такер нажал пару кнопок на компьютере. – И поскольку тебя не будет несколько часов, уделю-ка я время тому, за что мне платят. И так уже затянул.
Мейсон собрался было протестовать, но быстро понял, что загнан в угол.
– Ну ты и засранец.
Такер кивнул, соглашаясь:
– Закрой за собой дверь.
* * *
Сара пыталась убедить себя, что живот сводит вовсе не от нервов, ведь это было бы так глупо.
Но когда нарезала мяту, чтобы украсить джулепы, выстроенные в ряд в милых серебряных чашках, вдруг засомневалась в своей компетентности.
Не в мяте дело. Она украсила, наверное, тысячу напитков, когда работала официанткой.
И не в магазине. Или, во всяком случае, не в её способности им управлять.
Сара проверила и перепроверила каждую мелочь, выполнила все инструкции, прошла все инспекции, заказала и лично занесла в каталог почти каждый пункт инвентаря.
На полках магазина теперь стояли не только сотни книг, но и плетёные корзинки местного производства и кружки от местного же гончара. На футболках – из органического хлопка, выращенного под Суитуотером – красовалась надпись «Суперобложка», и они были аккуратно разложены по размерам. К поваренной книге галла прилагался набор домашних специй, а на кассе разместились закладки, чехлы для электронных читалок и подарочные карты.
Разве что с выпечкой Джози можно было не заморачиваться – эти вкусности и так разлетятся быстро.
Много часов неустанного труда превратили коттедж из заброшенного цветочного кошмара в нечто тёплое, гостеприимное и уютное с чуть старомодным оформлением. Стены украшали работы местных умельцев – спасибо галерее по соседству, – а благодаря помощи Ноя, магазинам эконом-класса и набегу на чердак Элли, им удалось сделать ремонт, уложившись в бюджет.
Ещё и остались деньги, чтобы нанять расторопную и забавную Рейни. И плевать, что из-за неё Сара чувствовала себя старой. Она посмотрела на своих бывшую подопечную и лучшую подругу, порхающих по саду, точно две прекрасные бабочки.
А вокруг них толпился народ. В том числе элита Суитуотера. Теперь бабочки бешеным роем носились уже в животе Сары. В отличие от неё, Рейни с Элли легко влились в общество. Рейни – потому что молода, красива и коммуникабельна. А Элли – потому что подобные социальные сборища были для неё естественной средой.
Много лет после ухода матери она выполняла роль хозяйки при отце, пока его быстро ухудшающееся здоровье – не говоря уже о недавних финансовых трудностях – не помешало Хоубейкерам организовывать ужины и праздники, которыми они так славились.
И где часто работала мама Сары.
Старая заноза, почти незаметная, но порой напоминающая о себе болезненными нарывами. Нет, ни Элли, ни её братья, ни даже сам судья Хоубейкер никогда не делали из этого проблему.
А вот мать Элли…
Сара чувствовала себя глупо из-за того, что позволяет детской ране загноиться. Конечно, теперь не имело значения, что Эвелин Хоубейкер когда-то считала Сару неподходящей компанией для своей маленькой девочки.
Но сцена с Джонасом всё проигрывалась в голове, будто зацикленная. «Грязь». То же слово использовала и мать Элли. Да произносила его с таким ледяным презрением, что Сара чахла, как хрупкий цветок при первых заморозках.
