В этот момент зазвонил телефон.
Тернер не стал сразу снимать трубку, хотя находился рядом. Пусть они не думают, будто он торчит у телефона, дожидаясь звонка, как жалкий, отчаявшийся, одинокий человек.
После четвертого звонка он неторопливо подошел к телефону и взял трубку.
Это оказалась Эбби, а не Шейла. Но ведь ему всегда нравилась эта предсказуемая жизнь, тогда почему в глубине его души зашевелился маленький червячок разочарования?
— Тернер, мы собираемся еще немного задержаться здесь. Ты ведь не возражаешь, правда?
На самом деле его сестра хотела, чтобы он умолял ее привезти Шейлу. Тернер понял это по ее голосу.
— А почему я должен возражать? — огрызнулся он. Тернер решил не спрашивать, насколько они задержатся. — И сколько вы еще там пробудете? — все-таки спросил он.
— В любом случае до вечера. Угадай, что случилось?
— Сдаюсь.
— Генри предложил Шейле полетать на самолете.
— Не подпускай ее к нему! — взревел Тернер.
— Что? Почему?
— Генри Смит сексуально озабоченный сукин сын.
Эбби расхохоталась, ловко заманив его в ловушку. Теперь она знала, что ему далеко не безразлично все происходящее.
— Ники и Даниэлла тоже поедут. Как группа сопровождения. Теперь ты доволен?
И почему он считал, что должен стыдиться своих чувств?
— Нет, — огрызнулся он, — вовсе нет!
— Сегодня утром ты ворчишь как медведь, Тернер. Я рада, что я не с тобой.
— Я тоже, — завопил он и повесил трубку.
Его сестра только что сумела в очередной раз вывести его из себя.
А чего ему стыдиться? Возможно, все дело в потерянном времени.
Он подошел к столу и, расправив салфетку, добавил к чертежу еще несколько быстрых штрихов.
Так, вон там будет новая спальня. Достаточно места, чтобы принять двух или трех гостей.
Оставь это, Тернер, приказал он себе.
Но при мысли о новой спальне он почувствовал странное недовольство.
Если человек хотел завести семью, чего он, конечно, не собирался делать, но если все же соберется, то его дом можно сделать более пригодным для жилья.
Если он сломает стену гостиной и увеличит комнату на десять или двенадцать футов, то там можно будет поставить кабинетный рояль. А затем, если он снесет стену между своей комнатой и маленькой спальней, то комната для гостей немного уменьшится, но зато хозяйская спальня станет достаточно большой, чтобы там поместился гардероб и ванная с джакузи.
При мысли о том, как они вместе лежат в джакузи, у него пересохло в горле.
Почему он так удивился, представив ее в джакузи? И разве не для нее хотел поставить в комнате рояль?
Тернер раздраженно схватил салфетку и, сердито скомкав ее, бросил в мусорную корзину.
Потом он снял с крюка ковбойскую шляпу и натянул джинсовую куртку.
Шейла все разрушала. Ее даже не было здесь, но она все разрушала. Он лишился своего железного терпения, которое было так необходимо для дрессировки жеребят, и не мог ни на чем сосредоточиться. Он даже сон потерял.
Но когда он оставался наедине с лошадьми, то все становилось на свои места. Это была другая реальность. Это был его мир, где все казалось легко и просто.
Для работы с лошадьми ему требовалось стопроцентное внимание. Разве это не интересно? Лошади требовали такого огромного напряжения, что человек абсолютно забывал о себе.
Тернер понял, что по-настоящему он начал дрессировать лошадей только после смерти своих родителей. Это помогало ему забыть о боли. А когда уехал Ник, он начал работать еще усерднее. Он не понимал тогда, убегал ли он от себя или старался излечиться от боли.
Но еще несколько дней назад он не задавал себе подобных вопросов.
Тернер долго старался не обращать внимания на громкий шум, но самолетик Генри продолжал назойливо жужжать у него над головой, как будто ждал, когда Тернер помашет ему рукой.
Тернер знал Генри и представлял, что сейчас тот, как бы случайно, положил свою толстую руку на бедро Шейлы. А зная ее, хотя он не мог этого утверждать наверняка, мрачно напомнил себе Тернер, он понимал, что она чертовски вежлива, чтобы попросить его убрать руку.
Пусть ждут, пока он помашет им. Скорее ад замерзнет.
Тернер вдруг вспомнил, что Даниэлла и Ники тоже были в самолете. Он представил, как они прижались носами к оконному стеклу и изо всех сил махали ему. Ну что он мог поделать! Тернер помахал им рукой.
— Привет.
Тернер подскочил от неожиданности и напугал жеребенка, который резко отпрыгнул в сторону.
— Извини.
— Я не слышал шагов…
— На самом деле мы сильно шумели. Ты был очень сосредоточен на своей работе.
Он понял, что до сих пор хмурится, и постарался успокоиться.
Самолет снова прожужжал у них над головой. Шейла помахала ему рукой.
— Я думал, что тебе там понравилось. — Он показал на самолет.
— Дети собирались полетать. А я терпеть не могу самолетов. Меня укачивает.
— Правда? — Он пытался скрыть свою радость.
— Что ты делаешь?
— Я приучаю лошадь к поводьям.
— Если не ошибаюсь, ты вчера мне рассказывал об этом, но не могу точно вспомнить, что именно.
— Это помогает им привыкнуть к уздечке. Так они учатся доверять мне. Жеребенок начинает понимать, что все, что я прошу его сделать, не причинит ему вреда.
— Кто это?
— Ники зовет его Мармелад.
— А как ты его зовешь?
— Ты будешь смеяться…
— Ну, давай же.
— Подкова, — пробормотал он.
Тернер взглянул на нее и заметил, что Шейла с трудом сдерживает смех. Он обратил внимание, что она чудесно выглядит.
Шейла улыбнулась ему.
— Мне больше нравится Мармелад.
Он рассмеялся в ответ.
— Мне тоже.
— Покажи мне, чем ты занимаешься.
— Это не так уж интересно.
— Но тебе же это нравится.
Разве он мог что-то возразить? Тернер подобрал две длинные и толстые веревки и прикрикнул на лошадь, которая послушно двинулась вперед. Он заставлял жеребенка поворачивать направо и налево и сам был приятно удивлен, когда жеребенок, услышав его команду, сразу перешел на рысь и осторожно остановился, когда Тернер крикнул: «Тпру, стой».
— Все это очень интересно, — сказала Шейла. — Ведь когда я его впервые увидела, он был совсем диким.
— Он просто обожает овес, — сказал Тернер, пытаясь казаться скромным, и ласково почесал нос Мармеладу. — Но зато он все схватывает на лету. Хороший конь.
— Я тут подумала… — Внезапно Шейла застеснялась. Она опустила глаза и уставилась на свои теннисные тапочки.
— Что?
— Если бы ты захотел… — Она по-прежнему разглядывала свои теннисные тапочки.
