— Кто-нибудь знает, почему Мэри Клэр не спустилась к ужину? — спросил он наконец у сидевших за столом.
Мадам Дюбуа одарила его злобным взглядом черных глаз.
— Вернее всего, потому, что присутствие определенных людей внушает ей отвращение к пище.
— Я заглядывала к ней в комнату, и она спала, — поспешила вмешаться Дороти. — Она выглядела совсем измотанной, бедняжка, так что я решила, что лучше не будить ее, особенно если учесть, что вчера она жаловалась на головную боль. Я уже даже волнуюсь, Патрик, не случилось ли с ней чего.
Тут он удивил сам себя.
— Вряд ли, — сказал он. — Но если это разрешит твои сомнения, я, пожалуй, поднимусь к ней.
— Едва ли ей это придется по душе, — отозвалась Шанталь.
— Я постараюсь быть как можно более обворожительным, чтобы избежать такой реакции, — сказал Патрик, даже не стараясь скрыть иронии. — Собери мне что-нибудь на поднос, бабушка, и я воспользуюсь этим предлогом, чтобы взглянуть на нее.
Не успел он высказать свое предложение, как тут же пожалел о нем, заметив блеск любопытства, загоревшийся в глазах обеих старушек. Причем Дороти смотрела на него с надеждой, а Шанталь — подозрительно и недоверчиво. Так что Патрик счел за благо подождать, пока обе дамы не отправились спать, прежде чем приступить к выполнению задачи, которая, если вдуматься, была полнейшей глупостью.
Он нашел Мэри именно в том состоянии, как его и описывала Дороти. Свою юбку и блузку она повесила на спинку кровати, но не позаботилась даже забраться под одеяло, а лежала, укрытая только вышитым вручную покрывалом.
Лампа, горевшая на комоде рядом с камином, придавала ее чертам какое-то смягченное выражение. Во сне ее лицо казалось неправдоподобно юным и умиротворенным, хотя на щеках были заметны следы слез.
Под этим покрывалом она выглядела такой хрупкой, такой беззащитной, что его вдруг опять охватил приступ страха за нее. Боже, как мало ей надо было вчера, чтобы навсегда расстаться с жизнью! Секундой позже, на дюйм или два ближе, и машина…
Поставив поднос на ночной столик, Патрик присел на край кровати и легонько провел рукой по ее лицу. Что такое с ним приключилось? Как врач он прекрасно знал, что концентрация внимания на негативных последствиях прямой дорожкой ведет к различного рода стрессам. То, что он потерял Лорейн, вовсе не значило, что он должен потерять и…
Патрик даже потряс головой, осознав, куда его могут завести подобные мысли. Лорейн была его женой. При чем здесь Мэри Клэр? Ведь он же не любит ее.
Не любит?
Конечно же, нет! Господи, да он даже не был уверен, что она нравится ему. До сих пор она ему приносила одни беспокойства и неприятности. Чего стоит уже то, что его тело всякий раз так предательски отзывается на ее присутствие!
Очевидно, на самом деле все очень просто: он слишком долго жил, как монах, хотя по натуре совсем не принадлежал к людям подобного склада. Впрочем, за годы брака с Лорейн он привык относиться к сексу как к чему-то второстепенному. Их связывало другое. Это была команда, работавшая бок о бок год за годом, — миссионеры от медицины, так преданные работе, что у них оставалось мало сил для чего-нибудь более интимного.
Зато теперь у него было больше времени и свободы для того, чтобы поступать так, как ему нравится. И если бы ему захотелось удовлетворить свои сексуальные аппетиты, вокруг полно женщин, которые были бы только рады поспособствовать ему в этом. Начать хотя бы с Минны Стар, которая ясно дала понять, что она всегда к его услугам… И, уж во всяком случае, он не собирался обманывать себя, будто бы Мэри Клэр является лекарством от всех его болезней!
Ритм ее дыхания неуловимо изменился, и это подсказало Патрику, что она просыпается. Глядя на Мэри сверху вниз, он увидел, как ее глаза распахнулись и не мигая уставились на него.
— Ты плакала, — констатировал он и провел пальцем по ее щеке, гладкой, как у ребенка. — Это из-за головной боли?
Взгляд, который она обратила на него, был полон такого упрека, что Патрик почувствовал себя пристыженным.
— Нет, — сказала Мэри, — это из-за тебя.
Она всегда была такой — выпаливала правду, не задумываясь о последствиях! А ведь кое-что надо оставлять и при себе, чтобы потом не пришлось сожалеть о сказанном. Но приходилось признать, что это было одним из тех ее качеств, которые он считал совершенно неотразимыми…
— Что ты имеешь в виду?
— Мне так хотелось сделать тебе приятное, — сказала она, не давая ему убрать руку с ее лица. — Сделать так, чтобы ты был счастлив, опять вернуть тебя к жизни!
— Я еще не совсем умер, Мэри, — прерывающимся голосом ответил он, вспомнив вдруг, что любого, даже самого невинного, ее прикосновения достаточно, чтобы вызвать в нем замешательство. — И не твоя забота — делать меня счастливым!
— Даже если я этого хочу больше всего на свете? — прошептала она.
На Мэри была сейчас только комбинация, одна бретелька которой сползла с плеча. Никакой самоконтроль не мог заставить Патрика перестать смотреть на кремовые кружева, едва прикрывавшие восхитительную ложбинку между ее грудей. И даже он, мастер самообмана, не мог не признать, что балансирует на грани желания, которое трудно будет удовлетворить только лишь взглядами.
Ему хотелось дотронуться пальцами до ее грудей, коснуться их губами! Помоги ему господи, он хотел ее и не мог больше отрицать этого…
С трудом сглотнув, Патрик отвел взгляд.
— Не надо, Мэри, — хрипло проговорил он. — Не надо подталкивать меня к чему-то такому, из-за чего мы оба будем ненавидеть друг друга завтра утром.
Она поднялась на колени и сжала его лицо в своих ладонях, заставляя Патрика смотреть на себя. На эти огромные, прекрасные карие глаза, на спелые, свежие губы…
— Я никогда не смогу себя заставить ненавидеть тебя, — прошептала она, запуская пальцы в его волосы.
— Нет? — Он попытался выдавить из себя усмешку, одновременно стараясь вернуть свою плоть в подчинение. Но с тем же успехом он мог попробовать обуздать разъяренного быка. — Не надо, не смейся надо мной. Ясно, что ты не в восторге от того типа, в которого я превратился.
— Важно то, что у тебя внутри! А там — тот человек, которого я всегда любила.
Он следил за ее губами, загипнотизированный их формой, кажется, еще больше, чем словами, которые они произносили. Мэри всегда была очень женственной — даже в пятнадцать лет. А теперь она стала настоящей женщиной, переполненной чувственной нежности. Мягкой, очаровывающей…
Внутри у него все ныло от желания погрузиться в эту нежность, почувствовать, как ее мягкость обволакивает его и навсегда оставляет своим пленником.
