Конечно, не совсем как мужчина и женщина в саду Эдема, вкушающие от древа познания, но очень близко к этому, решила Анна-бель. Ее пронизывало ощущение запретного плода, бесповоротного шага в неизвестность ради исполнения глубинных желаний, о которых не хотелось думать. Сейчас ей хотелось только действовать.
Они поднялись вверх по склону, не касаясь друг друга, не разговаривая. Все уже было решено, их влекла неумолимая сила, в отсутствие слов и прикосновений возраставшая безмерно, связуя их духовным и эмоциональным единством, для которого ожидание физического воплощения становилось сладчайшей пыткой, возводящей предвкушение на высоту страстного нетерпения.
Ее домик.
Аннабель отомкнула дверь и вихрем влетела внутрь, оставив двери широко распахнутыми для Дэниела, идущего следом. Звук захлопнувшейся створки показался ей неестественно громким, но сейчас все звуки казались слишком громкими – щелчок выключателя, звон ключей, упавших на стеклянную поверхность плетеного столика, глухой стук ее сумочки, брошенной на диван, гулкие удары ее сердца.
Многоцветная блуза скользнула с ее плеч, и Аннабель на ходу накинула ее на спинку кресла, быстро, нервно прошла в угол домика, потянула раздвижные двери, складывая их гармошкой, впуская в комнату тропическую ночь с ее звуками и запахами, с ее тенями и звездами.
Верхний свет погас.
Она стремительно обернулась.
– Нам не нужны ухищрения цивилизации, верно? – спросил тихий, бесплотный голос в темноте.
– Да, – шепнула она.
– Не двигайся, стой так, на фоне неба.
Ей понравилась его фантазия – видеть ее очертания как реальную, но таинственную субстанцию, а не комплект отдельных деталей.
Глаза немного привыкли к темноте, и она различала бледное пятно его белой рубашки – вот оно поднялось и отлетело в сторону. Невероятно волнующе было слышать, как он раздевается: стук упавших ботинок, звук расстегиваемой «молнии», шорох ткани, снимаемой с тела. Она поспешила тоже избавиться от одежды.
Ощущение первобытной свободы охватило ее, пока она отбрасывала один предмет одежды за другим, воображая встречу его и ее наготы, взрыв неприкрытой сексуальности, древний, как время, ритуал соединения двух ночных созданий. Будет ли его грудь гладкой или косматой, как у волка, имя которого он носит? Будет ли его плоть тверда и горяча? Что прячет он под светским лоском?
Прохладный ночной воздух овеял ее обнаженную кожу, по которой побежали мурашки, в причудливом несоответствии с лихорадочным жаром, бушевавшим в крови. Она провела ладонями по своему телу в диком языческом возбуждении.
– Женщина, стоящая у края мира, – проговорил Дэниел. – Так ты себя чувствуешь, Аннабель?
На грани чего-то очень важного. Да, но она не хотела признаваться в этом.
– Нет, – сказала она. – Я стою на самой вершине мира. Хочешь ко мне?
Он засмеялся. Смеясь, пошел к ней через темное пространство, разделявшее их, возвышаясь над нею, словно великан, высокий, стройный, широкоплечий, агрессивный самец, заявляющий свои права на понравившуюся ему территорию. Он ответил на ее вопрос, обнажив зубы в улыбке:
– Сказать по правде, мне сейчас больше по нраву было бы оглушить тебя дубиной, перебросить через плечо и унести в свою пещеру.
Она тоже засмеялась, в восторге оттого, что и в нем заговорили те же первобытные инстинкты.
– Дубина меня не особенно привлекает, но вот насчет унести в пещеру… а сил у тебя хватит?
Она провела руками по его груди: гладкая кожа, туго обтягивающая крепкие мускулы. Оживший Тарзан, только Дэниел не похож на человека-обезьяну. Тем восхитительнее, что с нею он чувствует себя таким.
Схватив за талию, он поднял ее высоко в воздух, словно хвастался добычей, демонстрируя дикую, первобытную силу, с которой она не могла тягаться. Но, по-женски гибкая, она ловко обвила ногами его тело и, откинувшись назад, обеими руками растрепала густую, буйную гриву своих длинных волос, дразня его тем, что еще оставалось в ее власти.
– Ах ты, соблазнительница! – прорычал он, швырнув ее на постель, где мог встать над нею на колени, держа мертвой хваткой, и заглушить ее смех поцелуем, опустошающим и ошеломляющим неудержимой страстью.
Тело Аннабель сотрясалось от обрушившихся на нее ощущений. Она обхватила его за шею, выгибаясь дугой, дрожа от необузданной энергии, сметающей все преграды. Ее грудь чуть задела горячую гладкую кожу его груди и немедленно прижалась крепче, еще крепче, чтобы бешеный стук их сердец мог слиться и звучать в унисон. Просунув под нее руки, он прижат ее к себе, их губы соединились в неистовом единоборстве, какие-то стихийные силы вырвались на волю и сшибались в битве, наполняя их лихорадочным нетерпением взять друг от друга все, что только возможно.
Неожиданно он отпрянул от нее, разомкнув объятия, глаза его блестели в темноте, грудь вздымалась, он с трудом переводил дух. Анна-бель не возражала против этой передышки. Ей доставляло наслаждение смотреть на него, видеть, как темная жажда обладания исказила его черты, как вздулись у него на руках вены и сухожилия, пульсируя избытком жизненных сил, как он возвышается над нею во всем великолепии своей мужской мощи.
Он тоже любовался ею, упиваясь отражением своей собственной страсти в женском облике, мягкие линии ее тела обещали ему нежную податливость и все же не позволяли завладеть инициативой, все ее существо вздымалось в пламенном и непреклонном желании соединиться с ним.
– Да, – сказала она, понимая, что он пытается взять себя в руки, и намеренно не давая ему восстановить самообладание. Откровенно разжигая его, она приподняла бедра и принялась щекотать чувствительную кожу у него в паху.
Дэниел обезумел. Он вошел в нее так стремительно, что его глубокий и яростный напор взорвался внутри ее с вулканической силой, словно потоки огненной лавы переполнили ее тело, вызвав ответный взрыв. Она прижалась к нему, впиваясь в него ногтями, и припала к его рту, воспламеняя в нем все новые неудержимые порывы.
Их раскаленные тела сплетались, охваченные всепожирающим пламенем взаимного обладания, рвущимся за пределы физической сферы, вознося их ввысь и низвергая в глубины таинственной области духа, отмыкая запертые двери привычной сдержанности, заставляя дарить себя, как никогда раньше, в свободном падении друг в друга, соединяясь, смешиваясь в упоительном, стихийном единении душ, взмывая и паря, изнемогая в тисках мучительного восторга, устремляясь к невыносимому, блаженному последнему слиянию, в которое они вложили всю силу своей страсти.
Это было подобно взрыву, обращенному внутрь с такой сокрушительной мощью, что они оба рухнули на постель, не в состоянии пошевелиться. Постепенно из хаоса начали проступать чувства. То, что должно было свершиться, свершилось, но в самом утолении возникло что-то совершенно новое. Неизведанное стало известным и окружало их, внушая трепет своей огромностью.
