Когда-то Алену трудно давалось умение владеть собой. Теперь он соразмерял все свои движения с силой ее реакции.
Ален поднимался все выше и выше и вот достиг вершины. Наконец Надя прижалась лицом к его плечу, подавив крик восторга. Такого экстаза он еще не испытывал никогда…
Надя почувствовала прохладу, открыла глаза и увидела комнату, залитую лунным светом. Ален смотрел на нее, опершись на локоть.
В ее жизни не было более счастливой минуты.
Мягкая улыбка осветила лицо, и тихая радость наполнила все ее существо.
— Спи, милая, еще слишком рано.
— Ты уходишь? — Надя потянулась к Алену.
— Мне пора. Моя машина стоит у твоего дома. Не хотелось бы давать пищу слухам.
— Который час?
— Почти три.
Тонкие пальцы Нади играли с завитками мягких волос на его груди. Ален нахмурился.
— Должен предупредить, миленькая, ты затягиваешь нас в опасный водоворот.
— Знаю. — Подвинувшись поближе к нему, Надя прикоснулась языком к его губам, мягко раздвинула их. — Я умею плавать. А ты?
— Чуть-чуть, — ответил он тихим голосом.
— Мы поплывем медленно. — Язык женщины поддразнивал его, и кровь начинала закипать.
— Тогда я должен кое-что сказать тебе.
— Что?
— Здесь рассветает только в пять.
По привычке, приобретенной еще в колледже, Надя проснулась за несколько секунд до того, как прозвенел будильник. Она сразу поняла, что в постели одна, и достаточно давно, поскольку простыня Алена была уже прохладной.
Миссис Адам подписала последний чек на зарплату и отложила ручку. Денег в банке осталось на четыре месяца. На пять, если урезать собственную зарплату. После этого придется искать покупателя.
Нужна сенсация, думала Надя. Нечто своевременное, очень важное и свежее. Опубликованное раньше всех. Что-то вроде разоблачения ее отцом коррупции в профсоюзе лесорубов.
Правда, из-за этого отец и потерял свой «Ньюсвик». Но она не намерена терять «Пресс». Слишком много сил вложено. Хотелось доказать, что отец ошибался на ее счет. Она газетчик не хуже него.
Надя повернулась к портрету отца. В детстве он был ее богом. Заботился о ней, особенно после смерти матери: возил ее дважды в год в Сан-Франциско, где покупал одежду, следил за здоровьем, прививками и школьными делами. Но в его отношении к ней было маловато ласки, юмора и, в общем, всего того, что зовется любовью.
Кажется, так просто — любовь. Улыбка, которая согревает, сочувствие в печали, восхищенный взгляд, когда женщина вдруг почувствует себя привлекательной. Внимание не по обязанности, а из желания доставить удовольствие.
Ален давал ей все это, даже не особенно сознавая. Надины губы раскрылись в улыбке при одной мысли, что скоро она увидит его снова. Сегодня. В полночь. Горячий шоколад.
Теперь он раздевал ее медленно, неторопливо, уверенно. Вот уже месяц каждый день они встречались наедине.
В спальне, пока Элли была в школе, а Ник — на дежурстве. В гостиной перед камином, где они устраивали пикник на полу с сандвичами и шоколадным мороженым. В непостижимых позах в ее старом кресле.
Он никак не мог до конца насладиться ею и совершенно не заботился о последствиях.
— Не могу поверить, что ты освободился на все утро, — шептала она, крепко прижимаясь к нему.
— Как раз вовремя, ты не считаешь? — спрашивал он, нежно обнимая ее и лаская теплую мягкую кожу.
— Элли все просит снова пригласить тебя к обеду. — Надя уткнулась носом в его плечо, и ее волосы рассыпались по нему веером.
— Согласен на одном условии: только не спагетти.
Надя рассмеялась.
— Я уже подумываю о лапше. На коробке есть способ приготовления: вскипятить воду и бросить в нее лапшу.
— И все?
Ален гладил ее по обнаженной спине расслабленными ленивыми пальцами. Последние четыре дня каждое утро начиналось в операционной, и теперь приятно было занять руки другим.
— Ну надо еще открыть коробку…
Ален закрыл ее рот поцелуем. Встав на цыпочки, она всем телом потянулась к нему — такому большому и надежному.
Его власть над ней была абсолютной, и он сдавался перед ней, стоило ей лишь посмотреть на него.
Ален опустился с ней на пол. Руки Нади выражали нетерпение, а обжигающие прикосновения лишали его разума. Он хотел ее, нуждался в ней. Именно она, Надя, открыла для него краски жизни после долгих и тоскливых бесцветных лет.
Его поцелуй был жестким, взрывным. В нем, казалось, не осталось нежности, только жажда. Надя на ярость отвечала яростью, становясь все более страстной. Он был очень силен, и все же ей удалось перевернуть его на спину.
Ален застонал, протестуя и сдаваясь, одновременно вызывая в Наде ликование, побуждающее ее к новым доказательствам любви.
Возможно, Ален не готов еще воспринимать слова любви, тогда она покажет ему своими руками, ртом, всем телом, как обожает его. Ее рука гладила и ласкала его. Пальцы расчесывали мягкие тонкие волоски.
Дрожащим голосом Ален произнес ее имя, и его лицо исказилось в последнем усилии сохранить контроль над собой. Руки Алена обняли ее, перевернули на спину, и они слились в обжигающем сладчайшем поцелуе.
Надя зашептала о своем желании, побуждая его поторопиться. В огне страсти она отвечала на каждое его движение. И, когда наступил взрыв наслаждения и освобождения, она почувствовала, что такого накала чувств она до сих пор еще не знала.
В последнюю неделю марта в долине случился ураган. Он с корнем вырывал деревья и переполнял реки. Пострадали даже линии электропередачи. И больнице, и газете осталось полагаться только на дизельные движки.
К счастью, наступили весенние каникулы, школы закрылись, и большинство детей пережидали пик наводнения дома.
Два дня Ален не выходил из больницы, спал урывками час-два, меняясь с не менее занятым Ником.
Команда Нади тоже работала круглосуточно, готовя специальные выпуски газеты. К тому времени, когда реки вошли в свои берега и засветило солнце, все дошли до предела.
Ален привычно оставлял свой «брондо» у больницы и добирался пешком до ее квартиры, приурочивая свой приход к тому времени, когда Элли спала, а Надя заканчивала работу в редакции.
В их первую свободную ночь после наводнения Надя чуть запоздала и нашла Элли и Алена лежащими на полу в кухне и делающими макет вулкана из папье-маше. Он выглядел совершенно измученным и тем не менее послушно выкладывал слой за слоем бумагу под руководством Эл, как и подобало бы любящему отцу.
— Мы спасли тебе немного шоколадного мороженого, — сообщил он, не отрываясь от работы.
