Дедушка Ичи пропустил все это непроходимое вранье мимо ушей.
— Вы должны снять фильм про всех нас, — сказал дедушка Ичи.
Эйб Робинсон на мгновение застыл.
— Про кого это — про всех вас? — ничего не понял Эйб Робинсон.
На тот момент он понял только одно. Он понял, что у него появилась еще одна проблема и теперь ему очень долго и нудно придется объяснять этому своему заботливому новому другу дедушке Ичи, почему он, Эйб Робинсон, ну никак не сможет снимать фильм про кого-то «всех них». И что сам Эйб Робинсон, например, только этого-то всегда и хотел. Да не все в его власти.
— Фильм про всех нас, — стоял на своем дедушка Ичи, — про весь наш почтенный род и наши традиции, про нашу жизнь и приключения, про наше отношение к жизни, про наших славных представителей. И, наконец, про саму Камиллу, ее жизнь и предстоящую свадьбу, ее предназначение и миссию на этой земле. Ну и немного про меня.
Эйб Робинсон в ужасе смотрел на дедушку Ичи. Дедушка Ичи вальяжно откинулся на спинку стула и гордо смотрел на Эйба Робинсона.
Спустя некоторое время Эйб Робинсон нервно закурил сигарету. Теперь он понимал, что у него появилась такая проблема, от которой одними простыми и занудными объяснениями никак не отделаешься.
Потому что решение этой проблемы уже не зависело от каких-то сугубо внешних обстоятельств, нет. Корень проблемы был уже гораздо глубже, корень этой проблемы теперь уже был у Эйба Робинсона буквально в самом мозгу.
Потому что Эйб Робинсон вдруг понял, зачем на небе по ночам бывают звезды, почему солнце движется именно туда, а не обратно, почему бывают дожди и цветут цветы и как полезен свежий воздух буквально всему живому. И потому что Эйб Робинсон в этот прекрасный миг вдруг наконец-то понял, о чем он будет снимать этот фильм.
— Точно, — громко сказал Эйб Робинсон, — а в конце фильма она сбежит со своим садовником!
Дедушка Ичи возмущенно поднял голову со спинки стула.
— Кто это сбежит со своим садовником? — не понял сразу дедушка Ичи.
— Как кто? Камилла, конечно, — радостно сказал Эйб Робинсон.
Дедушка Ичи крупно обиделся.
— Моя Камилла никогда не сбежит ни с каким садовником, — сказал дедушка Ичи.
— Конечно нет, — стал утешать дедушку Ичи добрый Эйб Робинсон, — ваша Камилла никогда и никуда не сбежит ни с каким садовником. Это наша Камилла, героиня нашего фильма, сбежит в конце фильма со своим садовником.
— Если вы думаете, что я дам вам согласие на съемки моей драгоценной внучки в таком глубоко аморальном фильме, — сказал, поджав губы, дедушка Ичи, — вы глубоко ошибаетесь.
На что Эйб Робинсон молча вытащил из верхнего ящика стола копию составленного с дедушкой Ичи контракта и гордо показал ее дедушке Ичи.
— Но вы уже дали такое согласие, — сказал Эйб Робинсон.
Тут уж дедушка Ичи расстроился и вовсе не на шутку: так опростоволоситься на старости лет! Дедушка Ичи схватился за сердце.
— Дайте мне, пожалуйста, несколько сердечных капель, — сказал дедушка Ичи Эйбу Робинсону, чтобы хоть как-то протянуть время.
— Вот, пожалуйста, — услужливо сказал Эйб Робинсон, вытащив упаковку лекарств из ящика стола.
Дедушка Ичи дрожащими руками положил под язык пару таблеток и сказал:
— Не думаю, что это поможет, придется вызывать медицинскую помощь.
И дедушка Ичи бессильно прикрыл глаза, стойко ожидая самого худшего.
— Да будет вам так расстраиваться, — сказал ему Эйб Робинсон, — никуда от вас ваша Камилла не денется, а у меня зрители на фильм не пойдут, если я не сделаю в нем какого-нибудь накала.
Дедушка Ичи приоткрыл глаза и искоса посмотрел на Эйба Робинсона.
— А как-нибудь без моей Камиллы нельзя сделать этот самый ваш накал? — спросил дедушка Ичи.
— Она — главная героиня, — напомнил Эйб Робинсон.
— Ох, ох, ох, — сказал дедушка Ичи, держась двумя руками за сердце.
Но так или иначе, только ни от дедушки Ичи, да и ни от Эйба Робинсона уже ничего не зависело. Ведь если в скрижалях истории уже было сказано, что в таком-то году, в таком-то месте и в такое-то время будет снят фильм именно с этими героями и именно о том-то и том-то, то никто уже не мог это изменить.
Белокурый Алекс Мартин огромным усилием воли, как мог, мирился с новой действительностью. Состояние его духа было — хуже не придумаешь. Его раздражало буквально все. Киностудию братьев Тернеров он еле выносил, а кинокамеры и микрофоны — просто ненавидел.
Больше всего на свете Алекс Мартин мечтал, чтобы его никто не снимал на пленку, не фотографировал, да и вообще больше никогда на него не смотрел. Он очень скучал по старой работе, привычному порядку вещей, своей грузовой машине, светофорам на перекрестках и холодному пиву на ужин.
Но ему сказали, что теперь он будет сниматься в этом кино и что так надо. И Алекс Мартин был вынужден с этим согласиться.
На киностудии же братьев Тернеров этот Алекс Мартин не понравился буквально всем людям, начиная с Дона Тернера и кончая самым что ни на есть захудалым осветителем. И почему так получилось, никто толком не мог объяснить, это было необъяснимо.
— Что? Вот этот тип и будет нашим главным героем? — в ужасе сказал Дон Тернер, едва Эйб Робинсон представил ему Алекса Мартина.
Эйб Робинсон слегка замялся.
— Ну вы же помните, что нам нужен был блондин, — растерянно сказал Эйб Робинсон.
— Можно было найти кого-нибудь получше и перекрасить его в белый цвет, — сказал Дон Тернер.
Он сердито разглядывал Алекса Мартина в упор.
— Но нам нужен был именно натуральный блондин, — сказал Эйб Робинсон.
— А что такого особенного вы находите в натуральных блондинах? — не понял Дон Тернер.
— О, — сказал Эйб Робинсон, — это совершенно особенные люди.
— Да что вы говорите? — сказал Дон Тернер. — И что же такого особенного вы нашли именно в этом типе? — указал Дон Тернер на Алекса Мартина.
Алекс Мартин стоял достаточно близко, он стоял чуть ли не между Доном Тернером и Эйбом Робинсоном и устало слушал этот не совсем приятный для него разговор. И потому, когда Дон Тернер указывал пальцем на Алекса Мартина, его палец упирался тому в живот.
Алекс Мартин был при этом спокоен, как гора. Вся киностудия братьев Тернеров, побросав дела, радостно наблюдала за этой сценой.
— Этот человек подходит нам как никто другой, — сказал Эйб Робинсон.
Дон Тернер возмущенно оглядывал Алекса Мартина с головы до ног и никак не мог понять, что такого неповторимого заметил в нем Эйб Робинсон и чего никак не может заметить он, такой умный, замечательный и всемогущий Дон Тернер.
