— Да, если хочешь.
— Не хочу, — грубо возразил он.
Похоже, до этого человека ей не достучаться.
— Скажи мне, Джонатан, — тихо начала она. — Как воспринимает эту историю Малкольм?
Он вздрогнул:
— Малкольм? Не думаю, что он...
— Конечно, ты не думаешь, — согласилась она. — Но ты же сказал, что он обращался с тобой как с сыном, любил тебя, гордился тобой. Он доверил тебе семейный бизнес, — заметила она. — Неужели ты думаешь, что твое поведение никак на него не подействовало?
На лице Джонатана она, к своему удивлению, увидела смущение.
Она вполне могла представить, что чувствовал Малкольм Макгвайр в течение двух лет душевных метаний Джонатана.
— Мои чувства к Гидеону как к брату и Джону Берну как к отцу никак не влияют на любовь и уважение, которые я чувствую к Малкольму, — наконец сухо проговорил Джонатан.
— Он об этом знает?
— Ты...
— Ну конечно, ты же здесь, а не там, — решительно продолжала она, не сомневаясь, что после этих слов Джонатан еще больше возненавидит ее. — И Малкольм сам занимается своим бизнесом?
— Как и все, я имею право на отпуск.
Она согласно кивнула:
— Обычно, чтобы в семье не беспокоились, люди предупреждают о своем отъезде.
— Тори, мне тридцать три года, а не три. Давно прошло время, когда я докладывал родителям, куда хожу.
Она тряхнула головой:
— Мне двадцать четыре, но я не считаю, что родители не имеют права беспокоиться обо мне.
— Значит, я неисправимый эгоист, — насмешливо сказал Джонатан.
— Выходит, да.
Он гордо выпрямился во весь свой огромный рост.
— Кажется, я не спрашивал твоего мнения, — произнес он с надменной улыбкой.
Тори резко вдохнула. Да, не спрашивал, и она очень бы хотела, чтобы кто-нибудь другой сказал ему это.
— Я просто пыталась поставить себя на место твоих родителей.
— И как, удалось?
Будто его это интересует!
— Ты должен быть благодарен за то, что ты имеешь, Джонатан. У тебя есть любящие сестра и брат, очаровательная племянница. У тебя есть мать, которая тебя любит, отчим — достойный и уважаемый человек, насколько я понимаю, хотя никогда не встречалась с ним.
— Конечно, я люблю Малкольма. — Голос у него слегка охрип от волнения.
— Так постарайся же понять, что он чувствовал все это время, все эти два года, — произнесла Тори. — Я понимаю, тебе было трудно, когда Мэдисон вышла замуж за Гидеона, но насколько тяжелее было Малкольму! Ведь он внезапно стал никому не нужен!
Джонатан помрачнел — вероятно, он никогда не рассматривал ситуацию с этой стороны. Тори не сомневалась: если Джонатан понял свою вину, он задумается и непременно помирится с семьей.
— Мне нужно идти, Джонатан, — решительно сказала она, — родители будут волноваться. Я сказала маме, что скоро вернусь.
Насмешливо скривив рот, он проводил ее до порога:
— Ты не хочешь, чтобы они волновались?
— Именно так. — Она повернулась и улыбнулась ему. — Я искренне надеюсь, Джонатан, что ты примешь правильное решение.
Даже если это решение заставит его уехать далеко от нее, в Америку. Даже если она никогда его больше не увидит!
Она плохо спала и совершенно не выспавшаяся спустилась в кухню рано утром, разбуженная ароматом свежего кофе. Было половина седьмого, но отец уже поднялся.
Увидев ее, он улыбнулся:
— Ты рано встала, дочка.
— Я не могла устоять перед запахом твоего кофе.
Она налила себе чашку и села за стол напротив отца.
— И это единственная причина? — мягко спросил он.
Тори нахмурилась. Что он имел в виду? Она плохо выглядит? Заглянув в зеркало, она заметила, что очень бледна.
— А что еще может быть?
— Сегодня спозаранку забегал Джонатан, — сказал отец.
Тори взглянула на него.
— Джонатан забегал?..
Должно быть, он тоже не мог заснуть. Отец кивнул и озабоченно наморщил лоб:
— Он был здесь без четверти шесть. Я как раз пошел в сарай, чтобы посмотреть, как там ягнята.
Отец вставал обычно очень рано, но в это время он, как правило, еще спал. Только забота о больном ягненке могла поднять его в такую рань.
— Джонатан улетел, Тори, — тихо проговорил отец.
— Улетел? — переспросила она. — Куда?
— В Лондон. На семичасовом самолете.
Тори почувствовала, как кровь отлила от щек. Она недоверчиво уставилась на отца.
— Джонатан улетел? И даже не попрощался?
— Нет, он попрощался, — ответил отец. — Именно поэтому он и заехал к нам по дороге.
Отец взял со стола большой коричневый пакет.
Тори невидящим взглядом уставилась на него. Неужели Джонатан действительно уехал!
Она, конечно, надеялась, что он задумается над ее словами и вернется в Америку, но... Он должен был хотя бы попрощаться!
— Ты будешь открывать, Тори? — спросил отец, видя, что она застыла на месте.
Тори смотрела на пакет, боясь прикоснуться. Что Джонатан мог ей оставить? Для прощальной записки пакет великоват!
Трясущимися руками она взяла пакет у отца, распечатала его и вытряхнула содержимое на стол.
Нотные страницы! Очень много!
— Вот, возьми. — Отец, протянул ей небольшой конверт, который выпал последним.
Тори уставилась на конверт. Что там? Слова прощания! Что же еще?
— Родители еще не приехали? — слегка охрипшим от волнения голосом спросила Тори Стивена, глядя на его отражение в зеркале — он стоял у нее за спиной в театральной уборной. Тори в последний раз оглядывала себя. В ее облике не осталось ничего от Виктории Кэнан, в зеркале на нее смотрела семидесятилетняя старуха — в начале пьесы пожилая певица на смертном одре должна была вспоминать молодость, свою жизнь и сценические успехи. Тори была в гриме и поэтому не хотела, чтобы родители видели ее до спектакля. А кроме того, она отчаянно волновалась, у нее даже стучали зубы.
А вдруг она упадет, едва откроется занавес? Или беспомощно застынет на месте? Пропадут месяцы утомительных репетиций, а ведь столько времени потрачено, и не только ее времени. Что, если она подведет Стивена?
За последние шесть месяцев она привыкла к Стивену, пятидесятилетнему толстячку. Он был не только любящим мужем, чудесным отцом и дедушкой восьми внуков, но и великолепным профессионалом сцены, не терпевшим в искусстве халтуры. Только бы он не списал ее со счетов сразу после спектакля! Потому что за эти полгода Тори поняла: она устала от постоянных гастролей, ей надоела бродячая жизнь, ей хотелось иметь свой дом.
— Твои родители прошли в ложу, — сообщил Стивен и решительно положил ладони ей на плечи. — Перестань волноваться, все будет хорошо.
