деревне, откуда приперлась!
— Фу, как грубо, — морщится она и трясет рукой, будто вляпалась в грязь. — Манеры у тебя, сынок, ни к черту.
— Тебя я не спросил, какие у меня манеры.
— Иди-иди, мы скоро выходим, — отправляет она его вон, но он уже и сам уходит, бросив на меня презрительный взгляд. Стою, никого не трогаю, и за что мне досталось?
Варя
Сестра фланирует к кассе мимо Тимофея, держа в руках ворох платье на плечиках. Я волочусь следом, комкая маленькую сумку-кошелек на цепочке в руках. В объемных джинсах и свободной футболке ощущаю себя комфортнее, они как моя броня. Еще и волосами завешиваюсь, спрятавшись от неприятностей этого дня.
— Карту, — вытягивает сестра руку, сделав остановку возле Тимофея.
Он приподнимает брови, глядя на ее вытянутую ладонь. Стоит руки в карманах, наглая усмешка, как обычно, ползет по губам.
— А что, свои уже потратила?
— Тимофей, не надо тратить наше общее время! Отец сказал, что мы берем деньги с твоей карты! Это компенсация! Или он должен оплачивать твои проказы?
— Но твои же оплачивает, — парирует он, не показывая своей злости, но я отчего-то ее чувствую. Вижу. Когда ты постоянно молчишь и тенью незримо присутствуешь в жизни людей, начинаешь их чувствовать на каком-то подсознательном уровне. Тим показывает, что он в настроении, бравирует, но я подмечаю стиснутые зубы и напряженную позу.
— Будем припираться или домой поедем? — сжимает сестра кулак и чуть подбрасывает одежду в руках нервным жестом. — А может, мне Паше позвонить, чтобы приехал и разобрался?
Имя отца вынуждает Тимофея достать карту из портмоне и всунуть сестре в декольте ее топа, надетого с мини-юбкой. Она начинает открывать и закрывать рот, как рыба, которую лишили воды, но быстро берет себя в руки и, громко топая на высоких каблуках, отправляется к кассе.
Тимофей поворачивается ко мне, находит меня взглядом.
Ох, ужас-ужас, идет прямо ко мне. Ищу пути отступления и не нахожу.
Что же будет… Он точно сорвет на мне злость?
Сильно выпрямляюсь, будто в меня шпалу вставили, и жду, что скажет Тим.
— Так вот к чему эти метаморфозы, — скользит взглядом по мне, откровенно рассматривая, — новые шмотки, покраска волос, брови, брекеты. Решила пойти по пути сестренки?
— Я не…
О чем он говорит, не понимаю. С ходу налетел, опомниться не дал.
Откуда-то знает, что я переставила брекеты.
— Я про ресторан и Трофимова. Удачный выбор, — подмигивает мне, но недобро, — у него ни жены, ни детей. Никто не будет портить нервы и требовать делиться наследством. Да, убогая?
Боже мой, он слышал, о чем мы говорили с Эляной. Мельтешу взглядом по пространству и прямо-таки слышу, как в моей голове курсируют мысли. Что он слышал?
Не хочу отвечать на вопрос про Трофимова, поэтому цепляюсь за последнее слово.
— Ты можешь перестать называть меня убогой? Это обидно, знаешь ли.
— Ой-ой, я задел тебя? Да неужели? Надо же, мне что ли, тебя жалеть теперь?
От такого ответа теряюсь. Больше не знаю, к чему воззвать. Не к вежливости же. Видимо, он считает, что имеет право оскорблять нас с сестрой.
— Твоему отцу не понравится это…
— Решила ему пожаловаться?
— Нет! — выпаливаю. — Но мы же живем в одном доме, — говорю слабым, неуверенным голосом. Разве ж это аргумент?
— Я так понимаю, скоро мы не будем жить в одном доме, ты же уедешь?
Обидно, что в его голосе звучит надежда, но ожидаемо, чертовски ожидаемо.
— Я никуда не собираюсь.
— А что так? Ослушаешься сестру и сделаешь аборт?
Закусываю губу, чтобы не расплакаться. В каждом его слове столько презрения, издевки. Кажется, он бы меня просто раздавил, была бы такая возможность. Но порой слова хуже физического насилия. А еще равнодушие. Не знаю, что ранит больше. Оно или прямая агрессия. Молчу, сцепив зубы. Не в силах отвечать. Уже потом мне придут в голову умные, меткие фразы, которыми я могла бы отбрить Тимофея, но это потом.
А пока я стою и обтекаю, всем сердцем моя сестру поторопиться и прервать нас.
Ситуация усугубляется, когда Тимофей шагает ко мне, подходит близко-близко. Еще чуть-чуть, и его образ станет силуэтом, расплывется перед глазами. Задираю голову, снова поражаясь его росту. Губы дрожат, зубы отплясывают чечетку. То, как я на него всегда реагирую, ненормально, просто не поддается никакой логике. Он же просто человек, а я дрожу и трясусь, будто само его присутствие может мне навредить.
— Улыбнись, Варя, — протягивает он руки и делает мне улыбку собственными пальцами, будто я какая-то пластилиновая игрушка. — Мужчинам нравятся улыбчивые девушки, а не такие буки, как ты. Ты же хочешь его завоевать, так постарайся получше.
Стою не дыша, моргая через раз. Он трогает меня, а я не могу пошевелиться, и не хватает сил скинуть его руки. Крылья носа Тимофея почему-то шевелятся, будто он… Вдыхает мой запах? Интересно, от меня пахнет страхом?
— Пошалуйста… — одно-единственное словечко выходит из меня тихим сиплым выдохом. Зажмуриваюсь. Снова вылезла моя проблема с дефектом речи.
Переволновалась. Открываю глаза и гляжу на Тимофея с мольбой.
Я просто хочу, чтобы он прекратил. Но немного шероховатые пальцы гладят мои губы. Он не отрывает от них глаз. Их начинает слегка покалывать. Вздрагиваю, когда он вдруг резко убирает руки и отталкивает меня от себя. Хватаю ртом воздух и смотрю во все глаза, не зная, что он скажет и предпримет.
Прищурившись, Тимофей впивается в меня взглядом. Черным, злым.
— В общем, ты меня поняла, постарайся в ресторане, чтобы следующий поход был в загс или, по крайней мере, на свидание. И лучше тогда уж молчи, — презрительно морщится, — раз тебя родители к логопеду не сводили в свое время.
Тимофей
Разворачиваясь на пятках и вылетаю из отдела дорогого шмота, чуть не сбив с ног ходящего за нами тенью охранника. Пиджак за мной следит, приглядывает, чтобы папочке доложить о поведении непутевого отпрыска. Точняк.
Но пофиг. Насрать. Не могу больше оставаться в одном помещении с мамочкой и ее убогой сестричкой. На дух их не
