Он положил руку ей на спину, и она прильнула к нему, как делала тысячи раз прежде. В этой близости не было ничего интимного, просто удовольствие от доверия и глубокой дружеской привязанности.
– Маргарет и Сьюзи такие милые, Трэвис. Ты для них много значишь, – сказала она.
Он печально улыбнулся, и боль пронзила его сердце.
– Мне только жаль, что мамы нет и она этого не видит. Она бы могла гордиться ими. – Он крепче сжал ее плечи. – И я знаю, что и твоя мать гордилась бы тобой.
Фрэнсин снова вздохнула, нежно пощекотав своим дыханием его шею.
– Я хотела бы лучше помнить родителей, – сказала она. – Меня пугает, что с каждым прошедшим днем мои воспоминания о них становятся более расплывчатыми и слабыми и в один прекрасный день я могу даже не вспомнить, как они выглядели. Раньше временами я была рада, что не помню их, потому что просто с ума сходила по ним.
– С ума сходила? – удивленно поглядел на нее Трэвис.
– Они бросили меня. Именно так я чувствовала. – Она покачала головой и грустно улыбнулась. – Я понимаю, что это глупо, но я была очень зла, не только потому, что они ушли и никогда не вернутся, но и потому, что они оставили меня с человеком, не способным любить.
Какой-то миг она молчала, потом продолжила:
– Поппи никогда не говорил со мной о них. Мы никогда не вспоминали их, ни разу за все те годы, что я прожила здесь.
Трэвис молчал, инстинктивно понимая, что она должна выговориться, но его заинтриговали эти новые черты ее личности, та часть ее души, которую она никогда не открывала перед ним раньше.
За все годы их дружбы они ни разу не говорили о ее родителях. Эта тема была для него запретной.
– Расскажи мне все, что ты о них помнишь, – попросил он.
Фрэнсин села и посмотрела на звезды.
– Немного, какие-то бессвязные эпизоды – вот все, что я помню. Например, запах любимых духов матери и как ее руки гладили меня по голове. Я помню смех папы. У него был громкий, оглушительный смех, который я обожала.
Она поглядела на Трэвиса, и голубые глаза ее заволокла пелена от невысказанных чувств.
– Фрэнни… что с тобой? – спросил он.
Она допила кофе, потом поставила чашку на землю.
– Когда растешь без родителей, в сердце навсегда остается пустота, не так ли?
Трэвис подумал о своем отце, который умер, когда ему было пятнадцать лет, потом о смерти матери – тогда ему только исполнилось двадцать два. Это, без сомнения, оставило пустоту в его сердце, которую трудно было восполнить.
– Да, но такое случается довольно часто.
– Ужасно – держать ребенка вдали от родителей, если они оба живы, – сказала она.
Трэвис почувствовал какой-то странный дискомфорт. К чему она клонит? Что же происходит у нее в голове?
– Фрэнсин, о чем ты говоришь?
Она встала, повернувшись к нему спиной.
Он видел, как напряглось ее тело. В душе у него росла тревога.
– Поговори со мной откровенно, Фрэнсин, – сказал он, поставив чашку на землю рядом с ее.
Она повернулась к нему лицом, не смотря, однако, в его глаза. Вместо этого она поглядела вдаль, словно не находя в себе сил смотреть на него.
– Грэтхен твоя дочь, Трэвис.
Ему показалось, что она говорит на иностранном языке. Какой-то миг слова не доходили до него, и он с трудом смог привязать их к реальности.
Грэтхен моя дочь? Но как это может быть? Что собирается сделать Фрэнсин? Он нервно сглотнул.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил он хриплым и напряженным голосом.
– Ей не три года. Ей четыре. Она была зачата в ночь накануне моего отъезда в Нью-Йорк. – Она посмотрела ему в глаза. – Она твоя дочь, Трэвис.
Радость переполнила его сердце. Куколка моя… моя дочь, моя малышка. Ничего удивительного, что я чувствовал с ней такую связь!
Но тут же злость перехлестнула радость, от нее у него стало тесно в груди: он понял, как много неповторимых дней детства Грэтхен прошло мимо него. Нет, они не прошли мимо. Их у меня отняли. Их украла Фрэнсин.
Он встал и подошел к Фрэнсин, остановившись в нескольких дюймах от нее.
– Как ты могла? Как ты могла скрывать это от меня?
Та умоляюще протянула к нему руки.
– Трэвис, я была уже в Нью-Йорке, когда поняла, что беременна.
– Но почему ты не позвонила мне? Не написала и не рассказала? Я имел право знать.
Горькие слова вырвались у него, заставив ее съежиться. Почувствовав боль в сердце, он отошел от нее.
Она резко вскочила и глубоко вздохнула.
– Да, у тебя было право знать, но в то время существовали другие причины, из-за которых я тебе об этом не рассказала.
– Какие у тебя могли быть причины? – резко спросил он.
И снова она отвела от него взгляд, словно не могла говорить, глядя ему в глаза.
– Ты всегда был честным человеком, Трэвис. Я знала, что ты будешь настаивать на том, чтобы мы поженились. В то время ты заботился о своей матери и пытался поставить на ноги сестренок. И меньше всего тебе нужна была еще одна ответственность… дополнительная обуза.
– А кроме того, я стал бы настаивать на том, чтобы ты вернулась сюда, – горько добавил он. – Тебе пришлось бы расстаться со своей мечтой.
Она слегка кивнула головой, словно эта мысль причинила ей боль.
– Может, и это сыграло роль. Я уже не уверена.
Долгое время никто из них не произносил ни слова. Она стояла перед ним, сломленная и слабая, надеясь на пощаду. Трэвис боролся с растущим внутри его гневом, который смешивался с гордостью и ликованием.
Грэтхен моя. Она родилась с моими генами, она продолжательница моего рода.
– Трэвис… мне так жаль, – прошептала Фрэнсин и положила ладонь ему на руку.
Он отдернул руку.
– Жаль? – Сердце его сжалось от тоски. – Ты хоть представляешь, как обделила меня? Я не держал ее, новорожденную, на руках. Я не видел ее первых шагов. Все этапы ее драгоценного детства для меня навсегда утеряны.
Рыдания, сдавившие ей горло, мешали говорить. Однако Трэвиса не тронули эти чувства, он был слишком переполнен своими.
– Трэвис, я пыталась сделать так, чтобы всем было лучше, потому что я любила тебя.
Трэвис засмеялся, сурово и с горечью.
– Любовь? Фрэнсин, ты даже понятия не имеешь, что означает это слово.
Слезы затуманили ему взор, и он неловко отошел от нее. Ему надо было остаться одному, чтобы оценить то, что он только что узнал.
– Разве ты не понимаешь, что наделала? – скептически спросил он. – Как ты могла провести столько лет со мной и не понять, насколько для меня это важно? Разве я не говорил тебе, как мне хочется иметь семью, детей…
И снова им овладели эмоции, настолько глубокие и тяжелые, что он не в силах был говорить. Он проглотил ком в горле, прогоняя набежавшие слезы.
