— Нам надо поговорить.
— Утром.
— Утром мне на работу. — Он тяжело вздохнул. — Хорошо. Но тебе придется вести этот разговор через дверь ванной. Я не могу оставаться дольше в этой одежде.
Остановившись внизу лестницы, он повернулся к задней двери.
— Спокойной ночи, Сильвия.
— Спокойной ночи, Раф, — отозвалась та. — Приятного сна…
Помедлив, Эмма не удержалась, чтобы не съязвить:
— Ты бы так не взмок, если бы носил шорты и футболку, как все нормальные люди.
Он сверкнул на нее глазами.
— Очень смешно.
— Ты — единственный человек, кого волнуют твои шрамы, Раф. Меня нисколько. И детей, уверяю тебя, тоже.
Он остановился на дорожке.
— Это все, что ты хотела сказать? Тогда можешь идти спокойно спать.
— Это не все.
— Хорошо. — Он показал рукой в сторону гаража. — Только после вас.
Раф хмуро смотрел ей в спину, когда она поднималась по лестнице, — его усталое, измученное болью и раздражением тело еще способно было реагировать. Он открыл дверь и пропустил Эмму вперед.
— Ты сказал Габи. — Это прозвучало как обвинение.
— О чем? — спросил он в ответ.
— О том, что ты — его отец.
— Так весь сыр-бор из-за этого? — Раф закрыл глаза и застонал.
— Ты сказал ему.
Он бросил на нее взгляд.
— Нет. Но не потому, что не хотел.
Раф вошел в ванную и решительно закрыл за собой дверь.
Но дверь тут же распахнулась.
— О чем вы говорили в грузовике?
Раф отодвинул ее от дверного проема.
— Я оставлю дверь приоткрытой, чтобы ты могла кричать на меня.
— Я не кричу.
— Все равно.
Он прикрыл дверь, оставив щель шириной сантиметров пятнадцать и включил воду погорячее, пока из ванны не повалил пар.
— О чем вы с Габи разговаривали? — прокричала Эмма, перекрикивая шум воды.
— А о чем, по-твоему, мы могли разговаривать? О бейсболе. — Раф бросил взгляд в сторону двери и расстегнул рубашку. — Он рассказывал мне об игре «Отважных», которую видел вчера по телевизору. Потом мы обсуждали разные приемы игры.
— И это все?
Он сбросил рубашку и потянул майку через голову.
— Ехать до парка двадцать минут. Ты думала, мы обсуждали мирный договор?
— Я только… Вы с Габи впервые оставались наедине так долго.
Он снял часы.
— Да, я заметил.
— Мы собирались сказать ему сегодня вечером, — резко напомнила Эмма. — Я подумала… ты мог поспешить… увидев, что уже поздно.
Раф снял ботинки и носки.
— Я не сделал этого.
— Почему?
— А ты бы хотела? — В жизни не встречал такой упрямой женщины. — Я не сказал ему, потому что… потому что я дурак… Я уже решил, что ты начала мне верить, и не хотел обмануть твое доверие. Мы ведь вроде вместе собирались сказать ему?
Он открыл кран, чтобы почистить зубы, и шум воды заглушил ее ответ.
— Что?
— Я сказала, что так и было.
Раф понял, что Эмма наклонилась ближе к щели.
Он выдавил пасту на зубную щетку.
— Тогда в чем проблема?
И снова он не расслышал ее ответа.
Потратив на чистку зубов положенные две минуты, он вставил щетку в керамическую подставку и тут заметил какое-то движение в запотевшем зеркале.
Он резко обернулся и замер. Сердце сразу заколотилось, кровь бросилась в голову.
Эмма стояла в клубах пара, с ужасом глядя на его грудь. Слезы ручьями текли у нее по лицу.
То, что она увидела, не могло бы присниться и в страшном сне. Собрав в складки розовую кожу, следы от ожогов шли по диагонали вниз от левого плеча и исчезали в джинсах. Всю поверхность груди покрывали бесчисленные рваные шрамы, среди которых ровными полосками лежали чистые послеоперационные швы.
— Боже мой, Раф. — Ее хриплый шепот безжизненно повис в сыром, горячем воздухе. — Счастье, что ты потерял только память. Как ты вообще остался жив?
Раф выпрямился. Лицо у него было напряженным.
— Уходи отсюда.
Она вскинула голову.
— Что?
— Увидела, что хотела, теперь уходи.
Ну нет, так легко он от нее не отделается.
— И это все? Это ты так старательно прятал от меня все время?
— Я говорил тебе — зрелище не из приятных.
— Разумеется. А кто спорит?
Он отвернулся и с силой вцепился в край раковины. Костяшки пальцев побелели. Спина у него была еще хуже, чем грудь.
— Уйди, ради Бога!
Злость вдруг окутала Эмму, как клубы пара. Так чего он боялся? Что она упадет в обморок от такого зрелища? Шесть с половиной лет не вспоминал о ней, не позволил быть рядом, чтобы облегчить его страдания. И столько времени зря потеряно…
Она знала, что не права, и от этого злилась еще больше.
— Черта с два я уйду.
— Эмма, ты не… — Раф обернулся.
— Все это время ты заставлял меня чувствовать себя виноватой. Я ему, видите ли, не верю! Но ты оказался еще хуже, чем я представляла. Мне, по крайней мере, нужно было думать о Габи, а тебя интересовали только собственные переживания!
— Это нечестно, — прохрипел он.
Она всплеснула руками.
— Нет, он еще говорит о честности! А честно было представлять меня слабонервной дурой? Что я умру от страха, увидев несколько пустяковых шрамов?
— Несколько? Пустяковых?
Она постучала по его здоровому плечу.
— Только не надо думать, что ты тут единственный такой страдалец. Ты заставил меня первой сломаться, и тебе было плевать на мои переживания.
Раф схватил ее за руки, не давая прикоснуться к плечу.
— Посмотри на меня внимательно, Эмма. Только честно — я тебе не противен?
Она не отвела взгляда.
— Нисколько.
Но ему этого было мало.
— Почему?
Эмма сделала глубокий вдох. Значит, и здесь ей придется быть первой.
Ей вдруг захотелось этого. Даже если он не ответит на ее чувство. Пусть знает и сам все решит.
— Потому что я люблю тебя.
Раф стоял неподвижно.
— Ты любишь меня?
Не дав ему опомниться, она обняла его.
— Конечно, идиот ты этакий. — Эмма провела ладонью по сморщенной коже плеча. — Я люблю каждый твой шрам…
— Эмма, не…
— … каждый обгоревший сантиметр… — Она наклонилась к лоснящейся ямке на шее.
— Пожалуйста…
Эмма поцеловала неровный шрам, пересекший ему грудь.
— … каждую морщинку, каждый мускул.
Раф притянул ее и погрузил лицо в ее волосы.
— Этого не может быть. Так не бывает.
Эмма слегка отстранилась и взглянула на него.
— Только попробуй еще раз сказать такую глупость. Кому лучше знать, тебе или мне, люблю я тебя или нет?
