Минувшая ночь была самой прекрасной в жизни Кейтлин. Несколькими часами позже она чувствовала себя оскорбленной, униженной и одинокой — ею попользовались и выкинули.
— Как ты мог, Мейсон? — Она всхлипнула.
Зарывшись лицом в подушку, Кейтлин плакала, пока у нее не осталось слез.
Мейсон звонил каждый день, порой и по несколько раз. Кейтлин снимала трубку, молча выслушивала его тирады, после чего клала трубку на рычаг.
Последний раз Мейсон почти кричал:
— Черт побери, Кейтлин, это ни на что не похоже! Если ты думаешь, что я у меня нет других дел, кроме как накручивать твой номер, то ты ошибаешься!
Кейтлин твердила, что не иметь дела с Мейсоном — огромное облегчение, и даже себе не сознавалась, как сильно скучает по нему. Она глубоко любила его, это правда, но правда и то, что чувства ее никогда не пользовались взаимностью.
Мейсон не делал тайны из того, что его влечет к Кейтлин, но она знала: влечение это чисто физическое, любовь тут ни при чем. А только удовлетворения плоти ей было мало.
Не говоря уж о том, что существовала еще и таинственная женщина, о которой Мейсон пекся так, что купил ей безумно дорогое платье и еще более дорогое ожерелье. Видятся ли они? Насколько глубоки их отношения? Все эти вопросы постоянно мучили Кейтлин, но она не могла позволить себе унизиться настолько, чтобы расспрашивать Мейсона.
Проходили недели. Днем Кейтлин работала — много, как всегда, вровень со своими ковбоями. По вечерам сидела за столом, обложившись счетами и гроссбухами. Вроде бы — наконец-то! — концы начинали сходиться с концами. Теперь даже бывали минуты, когда Кейтлин позволяла себе надеяться, что сумеет выпутаться из финансовой западни.
А потом она вспоминала о взносах по закладной. Верный слову, Мейсон пока не напоминал о них. Но отсрочка, заработанная ценой ночи любви, должна была вот-вот закончиться.
Однажды Мейсон позвонил поздно вечером. От его красивого голоса, низкого, звучного и волнующего, тело Кейтлин затрепетало от желания.
— Я слушаю тебя, — сказала она.
— О, как мне повезло! Почему ты не хотела разговаривать со мной? Что стряслось, Кейтлин? Почему ты вдруг охладела после ночи любви?
Она ощутила резкую боль в груди и прошептала:
— До свидания, Мейсон.
— Не спеши! Я должен знать, в чем дело. То ты сама страстность и огонь, то враждебность и лед. Почему, Кейтлин?
— Я не хочу говорить об этом.
— Я должен знать!
— Но я не могу ответить. Так что, если тебе нечего больше сказать, я вешаю трубку.
— Мне есть что сказать.
Чуть помолчав, Кейтлин подсказала с горьким сарказмом:
— Подходит время выплаты.
— Еще не подошло. Помнишь, после банкета я освободил тебя от выплат?
— Я помню, — глухим голосом отозвалась она, боясь заплакать, закричать, забиться в истерике. — Но все равно время платить близко.
Молчание. Потом Мейсон неожиданно заявил:
— Деньги тебе не понадобятся.
— И почему это я не удивлена? Что, придумал, как я еще могу тебе услужить?
Он не отреагировал на иронию.
— Я хочу, чтобы ты приготовила чемодан, Кейтлин.
Она мгновенно насторожилась.
— Чемодан?..
— Ты не ослышалась.
— Чемодан — с чем?
— Со всем необходимым в расчете на две недели.
— На две недели?..
— Для начала. Об остальном позаботимся потом. Вряд ли ты будешь одеваться часто.
Кейтлин так сжала трубку, что побелели костяшки пальцев.
— Ты человек без нервов, Мейсон.
— Правда?
— Правда, и тебе это известно… Две недели где?
Смех, раздавшийся в трубке, был таким обольстительным, что у Кейтлин закружилась голова.
— А это, — ответил Мейсон, — сюрприз.
Что же он придумал на сей раз? Кейтлин испугалась, поняв, насколько хочет узнать это. Прошло не меньше минуты, прежде чем она вспомнила, что ее отношение к Мейсону, насколько бы серьезно оно ни было, никакого значения не имеет: его планы на ее счет всегда подчинялись какой-либо цели. А какова эта цель в данном случае, догадаться нетрудно.
— Я не смогу оставить ранчо на две недели.
— Наверняка сможешь, — бодро отозвался он.
— Нет, — твердо сказала Кейтлин. — И два дня принесли достаточно вреда. Уехать же на две недели попросту невозможно. Не знаю, что ты там придумал, но это не имеет никакого значения, потому что мой ответ не изменится.
— Если тебе кажется, что не хватит ковбоев, чтобы удержать ранчо на плаву в твое отсутствие, я помогу все устроить.
— Я не нуждаюсь в твоей помощи, Мейсон.
Он рассмеялся.
— Независимая, всегда готовая дать отпор мисс Маллин… А не приходило ли в твою головку, любимая, что моя идея может тебе понравиться?
Любимая…
— Не называй меня так, — прошипела она. — И скажи только одно: надо ли мне будет в эти две недели спать с тобой?
— Это входит в программу, — жизнерадостно сообщил Мейсон.
Две недели любви. Просыпаться по утрам и видеть Мейсона рядом с собой. Сама мысль об этом была блаженством. А потом снова терпеть унижения?
— Мой ответ — нет.
— Но, разумеется, — он словно не слышал отказа, — две недели это только начало.
В душе Кейтлин закипал гнев. Как смеет Мейсон обращаться с ней так, будто она продажная женщина, всегда готовая его ублажать?!
— И на какой же именно срок ты рассчитываешь?
— На длительный, Кейтлин. Весьма длительный.
— Длительный — это сколько? Месяц?
— Еще дольше.
А он хам! Невозможный, непревзойденный хам. И она непременно выскажет ему это в лицо — причем в самых доступных выражениях. Но прежде надо еще кое-что выяснить. Значит, придется поиграть еще немного.
Стараясь говорить как можно спокойнее, Кейтлин поинтересовалась:
— А что я получу за это?
Ответом было молчание. Странное молчание.
— Что получу я? — повторила Кейтлин.
— А как ты думаешь?
— Судя по прошлому опыту, могу предположить, что ты собираешься освободить меня от выплат.
— Их больше не будет.
— Совсем? — недоверчиво уточнила она.
— Совсем.
Кейтлин закрыла глаза. Не платить. Не волноваться о будущем. Стать наконец свободной. Жить без постоянной тревоги за то, что ее любимое ранчо отберут.
Но она не станет до конца свободной. Потому что всегда будет Мейсон и его притязания. Притязания, которые Кейтлин приняла бы с радостью, будь они основаны на любви. Но со стороны Мейсона любви не было, и это делало невозможными любые соглашения.
— Ты предлагаешь мне, — цедила слова Кейтлин, — стать твоей содержанкой.
