Туфли на высоких каблуках мешали бежать, и она на ходу скинула их, продолжая свой путь босиком.
Она не помнила, как завела ненавистный теперь подарок мужа, вдавила со всей силы педаль газа. Автомобиль дико взревел, словно тоже почувствовал боль, и резко взял с места. В эту минуту Николь остро ненавидела эту машину. Машину, купленную ей мужем в честь рождения сына от другой женщины. В то время как она, Николь, потеряла единственную дочь, после рождения которой стала бесплодна. Все, к чему она прикасалась в «шевроле», казалось ей липким и противным. Она хотела уничтожить эту машину.
И ненавидела себя.
Злополучную.
Несчастливую.
Сломленную.
Глаза сосредоточенно смотрели вперед, но ничего не видели. В эту минуту ей было все равно, что с ней может произойти. У нее пропал интерес к жизни. Теперь уже окончательно. Совсем недавно она потеряла любимую дочь, а теперь и мужа… В мыслях то и дело всплывало то счастливое лицо мужа, то лукаво улыбающееся лицо подруги. Слезы бесконечным потоком катились по лицу. Сейчас ей хотелось только одного — умереть.
Николь пролетала мимо многочисленных коттеджей и нефтяных вышек, сама не понимая, как ей удается маневрировать в автомобильном потоке. На город покрывалом опустились ранние зимние сумерки. На иссиня-черном небе зажглись первые звезды… На улицах загорелись многочисленные фонари и засветились неоновыми огнями рекламные вывески… Она уже неслась мимо набережных и пляжей с уютными кафе. С океана дул легкий бриз и доносился приветливый шелест пальм. Но ей было не до красоты своего любимого Лос-Анджелеса, города, в котором она родилась и выросла.
Ей было больно дышать, казалось, что сердце переселилось куда-то в горло. На месте сердца горел огонь, который пожирал душу и корежил тело.
Убитая горем, она не заметила, как вылетела на дорогу, ведущую в Санта-Монику. Но, почувствовав свободу, только сильнее вдавила педаль газа и теперь неслась со скоростью ветра в никуда. Мимо нее со свистом проносились встречные автомобили, ненадолго освещая ее лицо, искаженное горем и отчаянием. Скорость была такая, что шоссе, тянувшееся вдоль берега, проносилось под колесами черной лентой. Пальмы, растущие по обочинам, слились в одно целое. Но Николь не смотрела по сторонам. Сейчас ее не интересовал пригородный пейзаж. Она потонула в своих пасмурных мыслях, растворяясь в нежданном новом горе.
Она пролетела мимо знака, указывающего на сужение дороги, словно его не было в помине. И не задумалась, отчего впереди стало плавно замедляться движение машин по всем четырем полосам. Она не обратила внимания, что автомобили постепенно вливаются в две свободные от ограждения полосы. Она ничего не видела. Николь своим «шевроле» просто-напросто распихивала поток автомобилей, словно быстроходная яхта волны… И даже не заметила, как перед ней оказался огромный, разрисованный рекламой рефрижератор, развозивший кока-колу…
Она не успела свернуть в сторону.
Она не успела затормозить.
Она не успела…
Все произошло в мгновение ока, как вспышка света в ночи.
В это мгновение ей показалось, что ей снится кошмар. Стоит сделать усилие, и она проснется. И тогда все встанет на свои места…
Николь услышала визг тормозов. Потом ощутила удар. И полное отключение от происходящего.
Удар был немыслимой, чудовищной силы. Ее «шевроле» просто вонзился в рефрижератор и тут же, кувыркаясь, отлетел в сторону метров на пять. Машины практически не осталось. Она превратилась в груду дымящегося металлолома.
Николь непостижимым образом выбросило из салона, и она оказалась под колесами старенького «мустанга», которым управлял какой-то молодой человек…
…Юноша почти не пострадал, не считая ушибов и испуга, и сейчас сидел за рулем с выпученными, непонимающими глазами и не мог прийти в себя от леденящего душу ужаса.
Оглушительный вой сирен, полицейские, оцепившие район и оградившие место происшествия красно-белой пластмассовой лентой, врачи «Скорой помощи»…
Повсюду витал запах бензина, крови, машинного масла и гари…
Медики в униформе со сверкающими серебряными полосами делали свое дело четко и слаженно.
Изуродованную женщину, находящуюся в бессознательном состоянии, осторожно переложили на носилки. На то, что осталось от ее лица, надели кислородную маску, от которой к какому-то прибору тянулись провода и трубки. Один человек стоял рядом с носилками и держал на весу прозрачный мешочек, откуда по трубке в руку пострадавшей капала прозрачная жидкость. Другой слушал ее сердце. Оно билось. Слабо, но билось.
То, что она не умерла на месте, было настоящим чудом.
Кома длилась почти неделю. У врачей с каждым днем оставалось все меньше и меньше надежды, что Николь придет в себя.
Марк Энвар узнал о том, что произошло, в тот же день. Но не сразу. До него долго не могли дозвониться, потому что он следом за женой сел в машину. Но не для того, чтобы догнать Николь, а чтобы навестить любовницу, на которой он собирался жениться.
— Дорогой, я позвонила твоей жене и поздравила ее с рождением твоего сына, — сладким голоском проговорила Анна, обнимая Марка за шею.
— Зачем ты это сделала? — мрачно спросил он, отстраняясь от женщины. — Я же тебе говорил, что ее надо подготовить… Она только что похоронила ребенка!
— Ну и что! — надулась Анна. — Ты тоже потерял ребенка, — напомнила она.
— Дура! Нашла с кем сравнивать! У нее никого не осталось. Совсем. Родители умерли. Дочка умерла. Я ухожу. После того, как она родила Мэри, врачи сказали, что она больше никогда не сможет иметь детей. А у меня родился сын! — металлическим тоном проговорил Марк. Его любовь к жене прошла давно, но уважение и тепло остались. — Потом, у нее проблемы на работе… Галерею вот-вот закроют. Ей и без того тяжело, я хотел ее осторожно подготовить, а ты…
— Почему ты так со мной разговариваешь? Что я такого сделала? — не дослушала Анна и скорчила обиженную мину.
— Хватит изображать из себя идиотку!
— Ты такой злой, потому что она устроила тебе истерику? — Слово «она» Анна выделила ударением.
— Она устроила истерику себе, — коротко ответил Марк.
— Как это? — удивилась Анна и вскинула на возлюбленного глаза, в которых блеснул хитрый огонек.
— Села в машину и на бешеной скорости куда-то понеслась, — коротко бросил он.
Анна, изобразив на лице виноватость, снова подошла к Марку. Прильнула к его груди, обняла за талию и тихонечко, заискивающе проговорила, глядя в пол.
— Но ведь все равно пришлось бы ей все рассказать… — Она подняла на Марка виноватые глаза и жалобно пролепетала: — Ну поругай меня, дуру, за мою невыдержанность… Я так люблю тебя…
