Заснули под утро, и меня уже не тревожили тяжёлые руки и ноги. Через два часа пришлось встать — мне на учёбу, Демидову Хэла выгуливать. Я-то нормально, вечером поспала, а как держится без сна Юра, я не понимала. Он начал извиняться, что не сам отвозит меня, а просит поймать такси:
— Подожди, не уходи. — Полез в портмоне, достал сотенную бумажку. — Вот, возьми на такси. Доедешь — позвони.
— Такси стоит три рубля.
— Чего?! Вот гады, опять подняли цены! Ещё вчера два рубля по городу было! — Он попытался засунуть купюру мне в карман.
— Мне не надо сто рублей, дай мне три рубля. Где я в такую рань сотню разменяю?
Он, стоя в прихожей голый и босой, задумчиво посмотрел на меня:
— Ах, вот в чём дело. У тебя совсем денег нет… — И добавил трёшку.
Я взяла только её, поблагодарила и не поняла, почему он прошептал, целуя меня на прощание:
— Ну ты, лапушка, и странная.
Через месяц поездка по городу стоила пять рублей. Но ещё до этого у нас начались стычки из-за денег. В следующую встречу он попросил у меня кошелёк и вытряхнул из него всё: проездной, какие-то записки, мелочь. Начал допытываться, где мои деньги. «Юр, я не хочу разговаривать про деньги, пойдём в постель». — «Ни хрена мы не пойдём в постель, пока я не выясню, где твои деньги». Он таки выяснил. Моим родителям давно не платили зарплату, только аванс давали: угольный комбинат на грани банкротства, отрасль в упадке, СССР развалился. Им самим тяжело, а у меня хотя бы степуха. Вот и все деньги.
Демидов больно ущипнул за ребро:
— Ты же дистрофик. Я не хочу трахать дистрофика, меня не возбуждает. Что ты сегодня ела? Что ты ела вчера? Конкретно!
Пришлось сознаться, что Юлька приносит много еды от Валеры. Чёрную икру, шоколад, ликёры.
— Какие ещё ликёры? — не понял Юра.
— Киви, клубничный и персиковый.
— Лапушка, объясни мне, почему ты Валеркину икру ешь, а мои деньги не берёшь?
— Я не ем Валеркину икру! — Подумала и сформулировала: — Я ем Юлькину икру. Она моя лучшая подруга, и мне не стыдно есть её икру.
— А я тебе кто? — спросил Демидов и сам завис.
Хороший вопрос.
В итоге я так и не брала деньги, хотя это вызывало его возмущение. Он привозил в общагу продукты, водил меня в рестораны и начал затаривать свой холодильник не только лимонами и конфетами. Я стала готовить у него на кухне, вкусно получалось — я раньше мечтала поваром стать. Бухучёт — это мамино желание. Когда Демидов надолго пропадал по делам, мы с соседской Анной много времени проводили вдвоём, обычно в его квартире. Я разрешала курить его сигареты и пить коньяк, но немножко: ей всего пятнадцать лет было.
Она была слегка повёрнута на сексе: или сама рассказывала о своих хахалях, или меня выспрашивала. Сколько раз, да в каких позах, да какой у него член? Мы смеялись постоянно как дурочки. Нормальный член, и я не собиралась тайком измерять его длину, чтобы удовлетворить её любопытство. Но, по правде говоря, однажды прикинула к своей ладони, а потом линейкой измерила. Разумеется, Анне об этом не сказала. На чужой каравай, как говорится…
Но и не моим был тот каравай. На Юрином дне рождения, который мы большой компанией отмечали в ресторане гостиницы «Советская», появилась та немолодая блондинка, которая восьмого марта рыдала на кухне. У неё было отличное настроение и маленький симпатичный животик. Мне показалось, что я проглотила бархатную дохлую мышь.
Глава 3
Как только блондинка появилась в зале, Демидов взял меня за руку и не выпускал. Но я и не вырывалась. Когда-нибудь он отпустит, и я уйду. Улучил момент, отвёл в кабинет заведующего и начал втолковывать:
— Это моя бывшая жена. Мы три года в разводе. Иногда я спал с ней. Она давно хотела ребёнка, ещё в браке. Лапушка, это было до тебя! Помнишь, в тот день, когда мы познакомились, она ночью вломилась? Она тогда справку принесла, что беременна. А я её домой отправил, потому что ты меня ждала в постели. Я больше не трахал её. Слышишь? Это. Было. До. Тебя.
Да. Хорошо. Я слышу. Я помню. Только не кричи, сегодня сто друзей пришли отпраздновать твои тридцать три. Но сказать это не получилось, поэтому кивнула и улыбнулась. Руку так и не отпустил. Сидели — держал под столом. Танцевали — вжимался бёдрами, чтобы я чувствовала его желание. «Дым сигарет с ментолом пьяный угар качает». У меня даже не то болело, что он свой член в другую женщину совал, а то, что моя старшая сестра… Моя любимая старшая сестра забеременела в десятом классе от парня, который бросил её, когда узнал об этом. Просто бросил и скрылся, мудак. Она аборт сделала. Никто, кроме меня, не узнал, даже мама — вот где больно. Я ненавидела этого парня всю свою сознательную жизнь. А блондинка с животом — каково ей смотреть на наши танцы? Или с возрастом у женщин отмирает то место, которым боль чувствуется?
Я хотела подойти к ней, сказать, что мне жаль. Но струсила. И напилась впервые в жизни. Махнула рюмку водки, вторую. Успела и третью опрокинуть, пока Демидов не сообразил. Тут же поплохело. Рвало страшно. Он одной рукой мне волосы держал, а другой поперёк живота. Заставил выпить стакан тёплой солёной воды, гадость такая. Отвёз в общагу, уложил и вернулся на праздник. Там много нужных людей было. Некоторые — с животами, некоторые — без.
Мне плохо наутро было. Пила и пила из чайника. Весь день лежала, а вечером нашла комендантшу и потребовала, чтобы Демидова не пускали в общагу, а то я всем расскажу, что взрослые мужики за взятку проникают по ночам в несовершеннолетних девочек. Она, кажется, испугалась. Демидова больше не пускали, но его мерседес иногда стоял у общаги: то утром, то вечером. Все три вахтёрши просили меня поговорить с ним, чтобы он перестал ломиться в общагу. Я позвонила ему и попросила дать мне тайм-аут. Он спросил, знаю ли я, что такое тайм-аут. Я рассказала про аборт сестры. Демидов перестал терроризировать вахтёрш.
Зато Валера приехал перед майскими. Юлька оставила нас вдвоём.
— Ты меня послушай, пожалуйста. Он не просил меня с тобой говорить, я сам приехал. Ты, наверное, думаешь, что Юрка ради тебя беременную женщину бросил?
Промолчала — понятно, что я именно так и думаю.
— Ты не знаешь ничего. У неё фамилия Вельтор, не слышала? Наш министр торговли! Она не сделает аборт, у неё всё в шоколаде — не то что у тебя, дурынды поселковой. Они развелись, потому что Кристинка с его лучшим другом переспала, Демидов их в постели застукал. Она доказывала, что её опоили и изнасиловали, и вообще выставила друга маньяком и последним извращенцем. А Юрка этого друга как старшего брата любил, как учителя. Преклонялся перед ним, можно сказать. Но нос ему сломал и дружбу прекратил. А с Кристинкой развёлся. Ты думаешь, что Демидов мерзавец, а его бывшая — бедная овечка, но ты ошибаешься, потому что по себе судишь. Лучше бы о себе подумала. У тебя-то фамилия не Вельтор, ага?
— Я его знаю, этого бывшего лучшего друга? — К тому времени я почти всех Юркиных друзей и приятелей знала.
— Гольдберга знаешь?
— Мудака Гольдберга? Нет, не знаю. Но слышала.
— Ну, вот. Ты подумай.
Валера зря беспокоился по поводу моей беспонтовой демонстрации. Последняя судорога здравого смысла была недолгой. Я вернулась к Демидову, даже если бы он десять женщин самолично на аборт отвёл. Даже если бы — меня. Я отчаянно, непоправимо, безнадёжно его любила.
Впрочем, я не забыла попросить Демидова организовать встречу с добрым частным врачом. Потому что идти к злому гинекологу в обычную ЖК мне было страшно. Майские праздники мы провели в загородном доме отдыха на берегу огромного, как море, озера. Остервенело трахались с утра до вечера, едва прерываясь на еду и вечеринки. Юлька с Валерой занимались тем же. Она ждала, что он сделает ей предложение в день её рождения, 4 мая, а я говорила, ну какая свадьба, тебе всего семнадцать исполнится. Но Юлька оказалась права. Валера устроил фуршет, торт со взбитыми сливками и кольцо с крупным бриллиантом. Юлька была ошеломительно красива в своей розово-русой свежести и в голубом шёлковом платье. Я подарила ей "Ванильные поля" от Коти, она их очень любила. Она была так безоблачно счастлива, что её счастье заряжало всех вокруг, даже пенсионеров.
