меня у самой на попечении девятый класс. Я веду их с начала средней школы, и, конечно, это не может быть никто из них. Десятиклассники… Нет, вряд ли. И я не могу представить никого, кто из выпускников мог бы написать мне это послание.
Потом я думаю, что меня вообще не должно волновать это письмо. Это чья-то шутка, не более.
Я убираю конверт в стол, в последний из трех ящиков. Закрываю и забываю о нем до ноября, когда приходит новое. Ровно таким же почерком написанное. На таком же наспех вырванном листе в линеечку. Торопливое и отчаянное.
И в нем опять лишь одна строчка.
Прихожу на работу с утра, бросаю куртку на стол и разматываю шарф, встряхиваю густыми длинными волосами, выбрасывая из них капли осеннего холодного дождя, и замечаю белый конверт на первой парте.
«Я люблю вас…»
Без «простите». Уже нет этого извинения за свое чувство…
«Что происходит, черт возьми!» – думаю я озадаченно.
В конце концов, я работаю в школе уже не первый год, и даже когда я была более молодой и красивой, никто не думал оказывать мне знаки внимания.
Я пытаюсь сосредоточиться на почерке, но никого не узнаю. Мальчишки всегда пишут неразборчиво, угловато и небрежно.
Откладываю письмо в стол, к его старшему брату, закрываю ящик, призадумываюсь. Потом вытаскиваю оба конверта, сравниваю послания. Совершенно точно писал один и тот же человек.
Между письмами – два месяца разницы. Если это шутка, то какая-то затяжная.
В коридоре слышатся голоса, ученики начинают приходить в школу. Из своего кабинета, находящегося на втором этаже, я слышу, как они переговариваются, шуршат болоньевыми куртками, смеются, толкаются, что-то зубрят, визжат, недовольно вскрикивают, топчутся, переговариваются, ссорятся. Они дети – о какой любви может идти речь? И я бы выкинула все это из головы – собственно я стараюсь это сделать – но образ письма в белом конверте то и дело встает перед глазами.
Выхожу в коридор, чтобы встречать учеников вместе с дежурным учителем.
– Здравствуйте, Мария Викторовна, – летит со всех сторон.
Улыбаюсь.
Очень люблю свою работу. Я из тех людей, которым в жизни посчастливилось выбрать свой путь правильно. Я никогда бы не смогла работать в офисе, общаясь только с цифрами, документами и монитором компьютера. Никогда также не смогла бы быть артисткой, потому что чувствую себя на сцене скованной и неуклюжей.
Но я всегда любила детей. Мне нравилось с ними возиться, играть. Я работаю в школе шесть лет, преподаю русский язык и литературу, и ни разу не пожалела о том, что выбрала себе такую профессию. Люблю своих учеников, встаю каждый день с мыслью: какую частичку себя я подарю им сегодня? Мне нравится работать даже с хулиганами, двоечниками и балбесами, потому что к ним тоже можно подобрать ключик. Мне хочется верить, что моим ученикам тоже нравится приходить ко мне в класс.
– Здравствуйте, Мария Викторовна. – Мягкий, негромкий, уверенный голос.
Что-то происходит в это краткое мгновение, я даже оглядываюсь, так становится тревожно вдруг. В интонации ученика я слышу нечто не совсем привычное.
Поднимаю взгляд и встречаюсь глазами с Милановским Артемом, десятиклассником.
Светло-голубая рубашка выглажена, как и всегда, отложной воротничок намертво накрахмален, темные брюки, о стрелочки на которых можно обрезаться, и начищенные черные туфли. Темные волосы, карие глаза, юношеское румяное с холода лицо и мокрые ресницы, на которых растаял юный ноябрьский снег.
– Здравствуй, Артем.
Он проходит мимо, и я слышу, как он задерживает дыхание. Опускает глаза слишком поспешно, весь подбирается почти незаметно, расправляет плечи, но тут же время ускоряет шаг, и руки его сжимаются в кулаки.
Я наблюдаю, как Артем поднимается по лестнице, постепенно скрываясь из виду, и не знаю, что мне делать. То ли это все мне чудится, и я просто накрутила себя этими письмами, о которых постоянно думаю.
«Твои мысли и твое поведение не соответствуют ни твоему статусу, ни возрасту», – одергиваю себя резко, и выбрасываю все лишнее из головы.
Но четвертым и пятым уроком у меня литература в десятом классе, и взгляд мой, привычно скользя по лицам учеников, неизменно останавливается на Артеме, который не поднимает глаз от тетради.
– Итак, образ Андрея Болконского в романе Льва Толстого «Война и мир». Кто желает ответить?
Мой голос, негромкий, ясный, среднего регистра легко перекрывает рабочий легкий шумок в классе. Поднимается несколько рук, я по очереди выслушиваю всех, слегка поправляя, соглашаюсь или нет с их мнением.
– Хочется услышать Милановского.
Он поднимает взгляд на меня, лицо его спокойно.
– Андрей Болконский – князь, разные персонажи романа характеризуют и относятся к нему по-разному. Так жена его – Лиза, например, боялась своего мужа и уважала его. Пьер Безухов смотрел на князя с неизменным восхищением. Его сестра Марья Болконская говорила о нем, что он наделен неизменным благородством, живостью мысли, подчеркивая его острый ум и высокие идеалы. Даже Кутузов относился к нему по-отечески и сделал своим адъютантом. Это подтверждается текстом…
Он опускает взгляд к книге, лежащей у него на парте, и начинает листать до пестрой закладки, а потом зачитывать текст.
Его голос тверд, спокоен, длинные крепкие пальцы перебирают шуршащие страницы, и я отказываюсь от мысли, что это он писал мне письма. В моем понимании, влюбленный в свою учительницу молодой человек должен хоть как-то себя выдать.
В этот день я задерживаюсь допоздна с проверкой тетрадей. Уроки давно закончились, вахтер гремит ключами на первом этаже, за окном зажигаются фонари, и мне так спокойно в своем небольшом кабинете.
Возле дальней стены возвышается светлый стеллаж с книгами, методической литературой, стопками тетрадей, рулонами стенгазет, учебниками, рабочими тетрадями, журналами. От шкафа до моего стола тянутся три ряда парт, сзади висит темно-зеленая доска. По стенам развешаны стенды, стенгазеты, нарисованные моими учениками и рисунки – иллюстрации к литературным произведениям.
Я вздыхаю, снимаю очки, утомленно потираю глаза и беру следующую тетрадь из большой стопки на моем столе.
Милановский Артем.
Скольжу взглядом по неровным буквам, теснящимся друг к другу и заваливающимся на левый бок, и понимаю, что у меня холодеют руки. Достаю из верхнего ящика письма, сверяю их с сочинением и откидываюсь на спинку стула.
Это Артем. Абсолютно точно Милановский Артем.
Сильное волнение поднимается со дна моей души, безотчетное, странное, внезапное. Я кладу письма и тетрадь рядом, и меня привлекает строчка, которой заканчивается сочинение Артема.
«Неравная любовь всегда запретна, но от этого она не перестает быть любовью…»
Все правильно. Сочинение на тему «История любви Наташи Ростовой», и она
