колкими мурашками от такого внимания, и я твёрдо решаю ему не врать. Не в том положении.
— Молитву. Что мне ещё остаётся? — даже удивительно, что голос почти не дрожит.
— Ты в море. Тут свои боги, — усмешка на его тонких губах играет невозможно очаровательно, и я на короткий миг забываю, что подвязана с задранными кверху руками без шанса на защиту. — Итак, начнём с простого. Как тебя зовут?
— Джессика. Джессика Уайтвелл, — честно говорю ему, на пробу как можно незаметней дёргая связанными руками.
Крюк только чуть покачивается над головой. Джонс вдруг едва заметно улыбается: самыми краями губ, и в слабом свечении ламп мне могло показаться. Но нет — в отсутствии подчинённых его взгляд и правда, значительно теплеет. Охры становится всё больше.
— Красивое имя, — он вдруг поднимает руку, в очевидном намерении дотронуться до моего лица.
Его глаза не отрываясь смотрят на меня, и почему-то дышать становится трудней. Во рту сухо, и я невольно приоткрываю губы. Как раз в тот момент, когда шершавые мужские пальцы почти невесомо касаются моей скулы. Короткий обжигающий импульс от этого контакта на мгновение парализует меня, но только на мгновение. Дёргаю головой, непроизвольно — просто страшно, потому что не могу предсказать его действий.
— Тебя не били, Джессика?
В неожиданном вопросе чувствуется нечто совершенно странное: забота? Искреннее волнение? Неужели ему не плевать? Тихо шепчу, пока Джонс, чуть нахмурившись, озабоченно рассматривает моё лицо и шею, даже ласково откидывая пряди волос:
— Нет. Не успели. Я схватила саблю и выбежала из трюма на палубу.
— И на что же ты надеялась? Что доплывёшь до ближайшего берега? — мне кажется, или он сейчас смеётся надо мной? Обиженно поджимаю губы.
— Я вообще не умею плавать.
В его глазах искрит откровенный шок. Да, согласна: ползти на пиратское судно, прекрасно зная, что окажусь за бортом — и пойду камешком ко дну — затея откровенно глупая. А может, у бравого пирата просто не укладывается в голове, что вообще можно не уметь правильно барахтаться в воде. Если бы у меня был выбор, ничего бы этого не произошло.
Джонс вдруг хватает край моей болтающейся мешком рубашки, вынуждая вздрогнуть всем телом от на секунду затихшего было страха. Я ждала этого. Ждала с ужасом… и чуть-чуть, самую каплю — с колкими мурашками по коже. Опускаю взгляд на его полуоголённый торс, застываю. Что-то тянет внутри, взывая быть замеченным, а тем временем капитан с треском отрывает от моей рубашки небольшой кусок в самом низу, оставляя ворованную одежду болтаться бахромой.
Уверена, он слышал, как шумно я втянула воздух. Пропитанный запахом моря, рома и возвышающегося передо мной мужчины. Приятно. Особенно когда под моим удивлённым взглядом Джонс вдруг аккуратно проходится куском ткани по дрогнувшей скуле, стирая оставшиеся там после часов в тесной бочке тёмные следы. Так осторожно, словно не хочет напугать ещё больше.
— Ты слишком заботлив для грязного пирата, — преодолеваю робость, чтобы подать голос, чётко ощущая скользящее между телами звонкое напряжение.
От его жеста непроизвольно подкашиваются колени — будто он и правда, нежен сейчас со мной. И я не подвешена перед ним на большом железном крюке, как готовый к сдиранию шкуры кролик.
— А ты слишком красива для безродной бродяжки, — хмыкает он, вытирая последние грязные полосы и откидывая тряпку себе под ноги. — Рассказывай, Джессика. С самого начала. Кто ты, и что делаешь на моём корабле.
Я больше не слышу никаких угроз в его голосе. Напротив, словно солоноватый запах морской воды чуть утихомирил инстинкт выживания. Возможно, слухи всё-таки правдивы. И Джонс, действительно, благороден — насколько может быть благороден пират. Набравшись смелости, закрепляю свои безопасные позиции:
— Я расскажу всё. Но если ты уберёшь плеть и развяжешь меня.
— Не надо ставить мне условий, куколка, — он чуть отстраняется, и в этом шипении мерещится нечто змеиное. Однако всё же вытаскивает из-за пояса рукоять плети и с раздражением швыряет её на стол поверх карты. — Это всё. Если ты и правда думала, что я буду лупить тебя ею, как животное. Но верёвка будет на тебе, пока я не узнаю правды. Вдруг ты послана каким-нибудь самонадеянным капралом, дабы устроить на моём корабле диверсию?
— Пресвятая Дева Мария, нет, конечно! — торопливо его перебиваю, пока он не придумал новой чуши, и начинаю сбивчивый рассказ: — Я много лет работала служанкой в богатом доме на континенте. Была личной прислугой престарелой хозяйки. А когда она умерла, её наследники начали гвалт… Обвинили меня в краже каких-то фамильных ценностей. Никто бы не стал слушать мои оправдания, да и слово моё ничего для них не значит. Пришлось бежать, рыбацким судном добралась до Кубы. Но оказалось, что и там меня уже разыскивают: теперь обвиняя ещё и в том, будто я якобы сама убила хозяйку, подмешав яду. Мне просто некуда было бежать, за мной по пятам идут желающие получить награду за мою голову…
— И тут ты видишь на причале корабль без флага, — со вздохом заканчивает Джонс, прерывая мой тонкий всхлип. — Пробираешься на борт и надеешься просидеть в бочке до самых Кайманов.
— Не совсем так, — уклончиво мотаю головой, и с некоторой долей сомнения, что это необходимо, всё же поясняю. — Я услышала, как про тебя говорили в таверне. Что ты удачлив, что не льёшь лишней крови, что попасть к тебе в матросы мечтают многие. Ну и, решила…
— Что даже если тебя обнаружат, то не скормят рыбам, — его понимание ситуации безмерно обнадёживает, а способность договорить за меня слова удивляет. — Глупо. Знаешь, что сейчас происходит? Вся моя команда на палубе ждёт, что или я объявлю тебя засланной сукой и брошу за борт, или отдам им для славного развлечения — что, по сути, равносильно смерти, только ещё более жестокой. Иначе я плохой капитан, и допустить подобных мыслей среди шайки разбойников мне нельзя. Ты загнала нас обоих в угол, куколка.
На этих словах он начинает неспешно и лениво обходить меня сбоку. Из-за крюка я не могу толком повернуться, и лишь слышу его гулкие шаги в повисшей тишине каюты. А ещё чувствую жар этого крепкого тела, неизбежно приближающегося к мне со спины. Прикрываю веки, вдыхаю полной грудью, и от его запаха начинает кружиться и тяжелеть голова.
Море. Терпкий табак и горький ром. Свобода.
Потрясающе. Потрясающе было бы сейчас развернуться и коснуться его руками — провести от шеи вниз, по мускулистой груди, узнать, насколько приятна на ощупь эта смуглая кожа. Как же это всё неправильно. Неправильные желания.
Мне бы
