— Но мы не сможем жить друг без друга, глупая! — воскликнул Себастьян, порывисто вскидывая голову. — Я просто не представляю, как вернусь без тебя домой, как лягу в холодную постель и останусь наедине со своими мыслями.
— Я тоже пока не представляю, как останусь наедине с мыслями, порожденными нашим сегодняшним разговором.
Ева говорила спокойно, наверное, потому, что еще не вполне осознала весь ужас своего положения. Или потому что пребывала в состоянии шока, когда еще не чувствуешь жгучей боли, когда находишься словно в тумане, а разговариваешь, совершаешь какие-то действия чисто инстинктивно.
— Подумай хорошенько, милая моя, — горячо произнес Себастьян. — Расстаться легко, а следующей встречи у нас может и не быть.
Мы оба будем терзаться в разлуке, мы не должны жить врозь…
Ева, которой впору было разрыдаться, криво улыбнулась.
— Почему ты так считаешь?
— Потому что я не мыслю жизни без тебя.
Потому что и ты ко мне не равнодушна, ты сама в этом призналась. — Он взял Еву за вторую руку, задевая письма, лежащие на ее коленях.
Конверты нежно-розовыми, фиолетовыми, желтыми и персиковыми бабочками закружились в воздухе и один за другим мягко опустились на пол. Себастьян взглянул на них и тут же узнал ровный почерк Грегори, тот самый, которым были написаны номера телефонов и фамилии знакомых в телефонной книжке у них с Эмили дома, записки, постоянно висящие на холодильнике. На всех конвертах были написаны лишь два слова «Еве Корнер».
Бережно, испытывая глубокое уважение к любви приятеля — гораздо более высокой, смелой и чистой, чем его собственная, — он собрал письма, сложил в ровную стопку и положил в коробку.
Ева следила за его действиями молча, с каждым мгновением все больше замыкаясь в себе.
Когда Себастьян поставил коробку на подлокотник кресла, опять сел перед Евой на корточки и посмотрел ей в глаза, ему показалось, она вообще забыла о его присутствии.
— Давай отложим этот разговор на другой день, — предложил он. — Нам обоим нужно многое обдумать, взвесить, проанализировать. Я сейчас же вернусь в Эдинбург, а на выходных опять приеду, и мы спокойно решим, как нам быть. Сейчас и ты, и я взвинчены, воспринимаем действительность неадекватно.
— Нет! — холодным, категоричным тоном отрезала Ева.
— Что — нет? — Себастьян качнул головой. — Ты считаешь, что с тобой все в порядке?
— Нет. Я считаю, что нам больше не следует встречаться. Ни на выходных, ни позднее.
Пожалуйста, уходи.
Себастьян опять качнул головой — в одну сторону, потом в другую, явно не желая верить тому, что только что услышал.
— Но, Ева…
— Уходи, — громче повторила молодая женщина, чувствуя, что если не останется сейчас одна, то за себя не отвечает.
— Ладно, я уйду, — примирительным тоном ответил Себастьян. — Только…
— Уходи сию же секунду и забудь обо мне, слышишь? — закричала Ева, содрогаясь всем телом. — Не пытайся звонить мне! Я сразу брошу трубку! Уходи!
Себастьян несколько минут смотрел ей в глаза столь тоскливым и несчастным взглядом, что у нее все переворачивалось внутри. Потом медленно выпрямился и, не оглядываясь и не произнося больше ни слова, вышел из гостиной.
Вскоре в холле хлопнула входная дверь.
Все кончено, обреченно подумала Ева, бессильно откидываясь на спинку кресла. Все кончено…
Она просидела в странном полузабытьи, наверное, час, а может, даже дольше. По-видимому, организм решил дать ей передышку перед предстоящим страданием, сильнее и мучительнее которого молодая женщина не испытывала и в худшие периоды своей жизни.
Весь университет видел во мне бессердечную дрянь, возникла в ее проясняющемся мозгу первая осознанная мысль. В том числе и Себастьян. Все считали, что я обожаю титулы и деньги, что заманила в свои сети Августа при помощи каких-то там черных сил. Какой ужас!
Выходит, даже если бы мы с Августом разошлись уже тогда, желающих общаться со мной не нашлось бы…
Ее взгляд упал на диван, на котором в том месте, где сидел Себастьян, еще сохранялась небольшая вмятина.
Себастьян, подумала Ева, и ею овладела самая настоящая паника. Он никогда больше не придет ко мне, никогда не позвонит. Я сама отказалась от счастья, все испортила своими руками!
Она вскочила с кресла, охваченная страстным желанием повернуть время вспять, все изменить, исправить… Но тут же вновь села, сознавая, что поступила единственно верно.
В ее ушах вдруг отчетливо прозвучали слова бабушки: «Красивых женщин, как ты, обычно преследуют несчастья. Ими все восхищаются, но видят в них лишь внешнюю прелесть, а заглянуть в душу даже не пытаются. Многие им завидуют, многие стремятся насолить, отомстить за злодеяния, которых те не совершают, приписать несуществующие грехи…»
Насколько же верными были предостережения бабушки! А она-то считала, что понимает смысл ее слов. Оказывается, не осознавала и половины того, о чем та хотела ей сказать. Родная, любимая, мудрая бабушка! Как ты была права!..
Ева вскинула руки в отчаянной надежде, что бабушка видит ее откуда-то с небес и поможет ей выжить в этом суровом и несправедливом мире… и безудержно разрыдалась.
Она плакала до тех пор, пока не почувствовала, что слез больше нет, что ее веки опухли и болят, а в голове стоит густой туман.
— Я больше не буду тревожить тетю, — прошептала Ева наполнившему комнату вечернему мраку, всхлипывая и шмыгая носом. — Я справлюсь с этим испытанием самостоятельно. Докажу этому безумному миру, что я не красивая кукла, а способный добиться чего угодно, умеющий постоять за себя человек. Так мне советовала бабушка. И настал как раз тот момент, когда мне следует ее советом воспользоваться.
Будущее без Себастьяна пугало, а сплетни, о которых он поведал, до сих пор не укладывались в голове. Но она чувствовала, что выберется из этой пропасти. Без чьей-либо помощи. И, как ни странно, больше, чем когда бы то ни было, верила в ожидающее ее где-то впереди огромное счастье, то самое, которое ей пророчила тетя.
Себастьян отправился домой в этот же вечер. Садиться за руль во взбудораженном состоянии он обычно не решался, но сегодня даже не подумал об опасности. Желание занять себя каким-то делом, чтобы хоть немного утихомирить боль, оставленную в сердце разговором с Евой, заглушало в нем и голос разума, и прирожденную осмотрительность. Лучшего способа отвлечься от жутких воспоминаний, чем быстрая езда, он не мог придумать.
Она права, думал он, мчась по дороге. Абсолютно права. Доверять человеку, столько лет без всяких на то оснований считавшему ее порочной и продажной, не поверившему в ее чистоту, даже пообщавшись с ней, — на это решился бы лишь ненормальный.
