– А вы очень верная, не так ли? – пробормотал он, а кофейный пар на миг скрыл выражение его глаз. – Неужели он был такой блистательно образцовый мужчина? Неужели вы и вправду из тех женщин, кому необходимо обожать своего мужчину как героя?
– Конечно же, нет! – возмущенно откликнулась Клодия. – Но, вы, похоже, пытаетесь намекнуть, будто Крис как-то не по-честному мною воспользовался. Я хотела с ним уехать. Мне исполнилось только двадцать, возможно, и на самом деле я была доверчива и чрезмерно опекаема, но в отношении интеллекта оказалась, вероятно, более зрелой, чем большинство моих ровесниц. Я знала, что делаю и что пути назад нет.
Собственно говоря, в некоторых отношениях я чувствовала себя взрослее Криса, – откровенно призналась она. – Он всегда жил какой-то зачарованной жизнью. Так по-настоящему и не понял, что значит в чем-то проиграть. И насчет жизни он был всегда такой… оптимистичный, душа нараспашку, так… так по-мальчишески верил, что в конце концов все будет хорошо… словно жизнь – лишь увлекательная игра, которой надо наслаждаться. Видимо, он должен был быть таким, иначе ему не хватило бы сил выдерживать неимоверные стрессы мотогонок, но, бывало, и страшно раздражал, когда я хотела, чтобы он к чему-нибудь отнесся серьезно, а он только улыбнется до ушей да посоветует не беспокоиться, мол, и так все будет в полном порядке.
– А вы не подумали как-нибудь, что ко времени его гибели вы его переросли? – тихо спросил Морган.
– Ну, конечно же, нет! Я за него замуж собиралась! – неосмотрительно выпалила она, подавляя страстным порывом сомнения, что все еще в ней гнездились.
– А в газетах ничего не говорилось о браке.
По лицу его нельзя было понять, верит он или нет, и внезапно стало важным, чтобы поверил.
– Это был секрет… Крис устроил так, что через день после гонок мы полетели бы в Лас-Вегас. Об этом никто не знал. Объявить о поездке мы думали после. Он это любил: надуть прессу, ошарашить друзей сюрпризом. Но вместо венчания на следующей неделе состоялись похороны…
Она и в этом чувствовала себя виноватой: казалось, будто смерть каким-то образом отперла клетку. До того ей удавалось отвертеться от уверенно-легкомысленных предложений Криса: нелегко ей было сознавать, что они все реже и реже бывают вместе по мере того, как его успех гонщика возрастал. С обычным своим скоропалительным оптимизмом Крис решил, будто ее проблема – неопределенность положения, решение же этой проблемы – брак, но Клодия была в этом менее уверена. Два или три года назад она приняла бы его предложение очертя голову, но, чуть набравшись опыта, потихоньку задалась вопросом: а выдержит ли ее любовь испытание, если они все время будут на людях, а в домашней обстановке – стресс от его сопряженной с огромным риском карьеры, от которой, как она знала, он добровольно не откажется ни за что.
Беременность ее опередила неясные мысли о разрыве, а искренняя радость Криса от вести о будущем ребенке пересилила все ее опасения. Она знала, что при всех своих недостатках он полюбит малютку всей силой своей бурной натуры. Как отец он мог бы оказаться чуточку безответственным, но никакой его отпрыск не почувствовал бы себя цепью или обузой. Клодия сознавала: ее долг – сызмала дать крошке защиту настоящей семьи, а браку – по меньшей мере испытательный срок…
– Неудивительно, что после катастрофы вам потребовалось укрываться от газетной свистопляски. Вы, наверное, чувствовали себя страшно ранимой?
На щеке Моргана дернулся мускул, и она с горечью поняла, что он, вероятно, переосмысляет ее с первого взгляда развратный прыжок в другие объятия так скоро после смерти возлюбленного совершенно иначе, с ошибочным состраданием.
Скажи.
– Морган, я…
– А вы когда-нибудь думали вернуться к родителям? – перебил он ее запинающуюся речь. Она сама не заметила, что ее передернуло.
– Мои родители были… страшные провинциалы, очень строгих нравов. Приличные люди, видите ли, не выказывают любовь, не прикасаются друг к другу при посторонних, даже если они супруги или родственники. Вообще говоря, они были так унижены моим позорным падением, что не могли смотреть землякам в глаза. Вскоре после моего отъезда продали гостиницу и переселились в Австралию. Я много лет с ними не общалась.
– Чему только ради гордости не подвергают детей родители, – пробормотал Морган, и она поняла, что он думает о собственном опыте – сперва сына, а потом с диаметрально противоположных позиций атакуемого отца. Из ненароком брошенных им слов она поняла, что он полностью не помирился с родителями после вынужденного раннего брака. Он всего достиг, не прибегая к наследству, которое его юная гордость отвергла как подкуп. Когда родители умерли, их состояние целиком осталось Марку, на правах опекунства.
– И все-таки вы уговаривали Марка возобновить со мной отношения… так что, должно быть, цените семейные узы, – мягко произнес он.
– А мне казалось, вы мне не поверили, – хмуро припомнила Клодия.
– Не верил – тогда, – без обиняков согласился он. – Марк позже сказал, что согласился со мной увидеться именно потому, что вы долго его насчет этого точили.
В голосе Моргана сквозила нотка нетерпения. Его гораздо меньше привлекали известные события собственного прошлого, чем загадочные – ее. А она так неопределенно реагировала на него – без слов приманит и неприкрыто отвергнет, – что он понимал: действует какой-то сильный психологический тормоз.
Словно какая-то сила гнала Клодию к запретному – видимо, сказались годы ее формирования, когда порывистого подростка вымуштровали соблюдать преждевременно взрослый самоконтроль. Но при этом она была умна, с развитым самосознанием. Возможность потерять контроль, сексуальный или эмоциональный, вероятно, угрожала ей столь же, сколь и неотразимо волновала.
По крайней мере, он надеялся, что возможность эта окажется неотразимой!
Великим искушением было воспользоваться тем, как она чувствует его сексуальность, и скорее оглушить ее, чем соблазнить, силой довести ее до того, что она или признается в своих опасениях, или вопреки им покорится и тем нейтрализует их угрозу.
Искушение росло, низменно, по-животному привлекая. Но все могло закончиться и катастрофически.
– Вы последнее время не пытались установить связь с вашими родителями?
– Вы хотите сказать – с тех пор, как стала респектабельной? – язвительно промурлыкала Клодия, гадая, что творится за этим безоблачным синим взглядом, отчего он выглядит таким же напряженным, как чистое летнее небо, в котором вот-вот разразится гроза. Слова его прозвучали хрипловато, рыком, подобно дальнему рокоту первого грома, нервно подумала она. – Для них я такой никогда не стану. Я… я им написала про… когда обнаружила, что беременна. – И тотчас же возненавидела себя за трусливое криводушие. – И мое письмо они вернули в простом конверте. Только и всего – ни записочки, ни словечка. По-моему, вполне бесспорный разрыв. – Кривая улыбка опровергла то, что она хотела сказать небрежным пожатием плеч. – Вероятно, меньшего, чем незаконный ребенок, они от меня и не ждали. Может быть, опасались, что при малейшем признаке поддержки с их стороны я могу в один прекрасный день оказаться у них на пороге с заклейменным младенцем на руках… – голос ее заглох. Хотя ее детство было отнюдь не идилличным, мысль о том, что для родителей она перестала существовать, причиняла боль.
