Господи, что на нее нашло, как могла она такое сказать? Ни разу за эти дни она не почувствовала себя шлюхой, да и не знает, как они себя чувствуют. Другое дело, немного игриво-порочной и восхитительно-сексуальной, вот и все. Все время она была с ним заодно каждый миг, каждое движение.
Он сидел очень неподвижно, его лицо посерело.
– Ты считаешь, что я обращался с тобой как со шлюхой? – спросил он угрюмо.
Иви не могла ни взять свою ложь обратно, ни продолжать в том же духе. Внезапно – и совершенно не понимая отчего – она разразилась слезами. Вид у Георгоса стал совсем потрясенный. Он привстал, собираясь, видимо, подойти к ней и утешить ее, но передумал.
– Извини... – тускло произнес он. – Я не знал. Я думал... надеялся, что...
Очевидность его горя заставила ее вскочить на ноги. Обогнув стол, она упала на колени возле стула Георгоса, стиснула его ногу и положила мокрую щеку к нему на бедро.
– Я не думаю этого, – всхлипнула она. – Не знаю, почему я так сказала. Не знаю, почему я плачу. – Она умоляюще взглянула на него снизу вверх сквозь мокрые ресницы.
Он поднял с лица ее рассыпавшиеся волосы, руки его дрожали.
– Я думаю, – медленно произнес он, – что ты, наверное, чувствуешь себя виноватой. Перед Леонидасом, – добавил он, когда она озадаченно заморгала.
– Но почему я должна чувствовать себя виноватой? – наивно спросила она.
– Потому что я здесь, а он – нет. Потому что ты разделила со мной ту страсть, которую, наверное, предпочла бы разделить с ним.
– Но я не разделяла с ним такой страсти, – выпалила она. – Я... я его любила, но... никогда не чувствовала с ним того, что чувствую с тобой!
Как ни странно, это признание ничего не изменило.
– Знаю, это называется сексом, Иви, – согласился он в присущей ему манере называть вещи своими именами. – Сексом, или плотским влечением, или похотью. Подобные чувства я вызывал у женщин не раз и не два, этот послужной список у меня длинный. Не жди от этого слишком многого и не спутай с чем-нибудь еще. Бога ради, не думай, что ты в меня влюбилась. Твоей любви я не хочу, она принадлежит Леонидасу. Я хочу твоего тела в своей постели каждую ночь и ребенка в обозримом будущем. Поскольку, кажется, ты не возражаешь против таких перспектив, то и причин для слез никаких нет, ведь правда?
– Д-да, наверное, – утвердительно кивнула она, в глубине души не совсем уверенная в этом. А если слова Яниса в день свадьбы обернулись правдой? Если она действительно влюбилась в очень красивого и очень сексуального младшего брата Леонидаса?
Эти вопросы мгновенно повергли ее в замешательство. Как она могла? Она по-прежнему любит Леонидаса всем сердцем и душой. Память о нем не покидала ее разум ни на миг. Но тело ее, однако, любило Георгоса. Нет, нет, заметалась она. Не может быть любовью это ужасное ощущение, что все переворачивается в животе, это желание прижать губы к его телу, это стремление притянуть Георгоса к себе так близко, чтобы почувствовать, как бьется его сердце рядом с ее собственным. Это было именно то, о чем говорил он, – секс, плотское влечение, похоть, Я не влюбилась, смутно подумала она, я плотски увлечена.
Инстинктивное отвращение, вызванное этой мыслью, подняло ее на ноги и повело прочь от искушения, прочь от Георгоса.
– Пойду... пойду уложу вещи, – нервно сказала она, не в силах поднять на него глаза.
Поспешно ретировавшись в спальню, она услышала, как он устало вздохнул и пробормотал что-то вроде: «Медовый месяц и вправду кончился» .
* * *
– Ты какая-то притихшая, – сказала ей Рита во время их еженедельного турне по магазинам. – Разве ты не счастлива с Георгосом?
Минуло шесть недель с их медовых двух дней, шесть недель, за которые были исполнены два пункта, намеченных Георгосом. Она проводила каждую ночь в его постели, и она была беременна, по оценке врача, которого она посетила на прошлой неделе, с Нового года.
Георгос встретил эту новость неожиданно сдержанно. Иви после обеда пришла к нему в кабинет, где он по-прежнему иногда проводил вечера, порой лишь за полночь присоединяясь к ней в постели. В такие ночи он старался не дотрагиваться до нее, когда тихонько забирался под одеяло, но ночью их тела соприкасались, сводя на нет его попытки воздержаться. Теперь Георгос не был так буйно изобретателен, как в те дни, но, казалось, стал более жадным, более страстным, если это возможно. Услышав о ребенке, он замолчал и бросил на нее несколько отчужденный взгляд. Потом прокашлялся и, передвинув на столе какие-то бумаги, снова посмотрел на нее, на сей раз с довольно равнодушным выражением.
– А ты довольна? – спросил он.
– Очень, – честно призналась она. – Мне всегда хотелось детей.
Он кивнул, его губы изогнулись в какой-то странно печальной улыбке.
– Я думала, ты тоже хочешь детей, – выпалила она. – Я думала, ты обрадуешься!
– Я очень рад, – сказал он.
– Не похоже.
– Просто я немного потрясен, что ты забеременела так быстро, вот и все. Но, надо полагать, в данных обстоятельствах это и неудивительно... – Несколько секунд он хмуро смотрел в пол, а потом вновь поднял на нее глаза. – Хочешь вернуться в свою спальню?
Она была ошарашена и вопросом, и той жесткостью, которая проступила на его лице и в прекрасных голубых глазах.
– Почему это... почему бы мне этого хотеть?
– Я думал, может, доктор так посоветовал, учитывая предыдущий выкидыш.
– Нет, он сказал, что мне можно делать все, что я делаю обычно. Он... он особо подчеркнул, что нет никаких причин воздерживаться от нормальной половой жизни.
– Что значит нормальная половая жизнь? – сухо спросил Георгос.
Вопрос поверг Иви в замешательство.
– Я... я не спросила. Нормальная, я полагаю. Не... не знаю. – Она покраснела, сама не понимая почему.
– Я ему позвоню и выясню, что он имел в виду. А пока, я думаю, тебе лучше спать в прежней комнате.
– Но я не хочу! – запротестовала она.
– Это всего лишь временная мера.
– Что подумают твоя мать и Эмилия?
– Ничего они не подумают, когда ты скажешь им о ребенке, разве только, что я очень внимательный и чуткий муж. Не устраивай из этого шума, Иви. Это моя обязанность – заботиться о благополучии, твоем и малыша. Не добавляй мне трудностей.
Она уставилась на него, думая, что и ей будет трудно. Часы, проведенные в постели, были единственным временем, когда они оказывались одни, единственным временем, когда отступали чувства, каждый вечер обуревавшие ее за обедом. Она пожирала его глазами за столом, проскучав по нему весь день, а он едва смотрел на нее, едва перебрасывался словом. А теперь он хотел лишить ее и этой единственной части суток, которая приносила ей радость, которую она ждала всем своим существом.
