Она была уверена, что Грэтхен нужно как можно больше времени проводить с Трэвисом и Поппи. Грэтхен очень повезло: в жизни малышки появились еще два любящих ее человека.
Она подкатила к фасаду дома Трэвиса и, не выключая двигателя, пошла к парадному крыльцу.
Он встретил ее у дверей.
– Входи. Она в гостиной, – сказал Трэвис и распахнул двери.
– Спасибо, что присмотрел за ней, пока я работала. Я очень ценю это, – сказала она и вошла в дом.
Трэвис пожал плечами, глядяна нее темными, холодными глазами.
– Так обычно поступают отцы. – Он пошел было в гостиную, однако заколебался, когда Фрэнсин взяла его за руку.
– Я собираюсь сегодня сказать ей.
Глаза его загорелись.
– Я должен присутствовать, когда ты ей скажешь?
Фрэнсин покачала головой.
– Нет, мне нужно это сделать самой.
Они вместе вошли в гостиную, где Грэтхен, растянувшись на полу, раскрашивала картинку.
– Привет, мамочка, – сказала она. – Я нарисовала котят. А теперь раскрашиваю их, а дядя Трэвис сказал, что повесит мою картинку на дверце холодильника.
– Я уверена, она будет здорово смотреться на холодильнике, – ответила Фрэнсин.
Она старалась не встречаться взглядом с Трэвисом.
– Я почти закончила, – сказала Грэтхен, снова занявшись работой. Она провела цветным карандашом по картинке, потом села. – Ну вот, – сказала она, чтобы подчеркнуть, что ее шедевр закончен.
Девочка встала и вручила цветной рисунок Трэвису.
– Это самая прекрасная картинка, которую я когда-либо видел, – произнес Трэвис, и от его слов Грэтхен засияла.
– Скажи Трэвису «спасибо», – обратилась к ней Фрэнсин. – Становится поздно: нам пора домой.
– Спасибо, дядя Трэвис. У меня был отличный день. – Она протянула ручонки и обняла его.
– Я рад, – ответил он. – У нас с тобой будет еще много чудесных дней. – Он обнял девочку.
Фрэнсин старалась подавить острую боль в сердце.
«Нет ничего страшнее боли от неразделенной любви», – подумала она мгновение спустя, когда вместе с Грэтхен подъезжала к дому Поппи.
Она была наполнена любовью к Трэвису, любовь эта не знала выхода. Сколько времени понадобится, чтобы любовь постепенно умерла? Пять лет, проведенные в далеком городе, не умертвили мою любовь к нему. Когда я, наконец, смогу думать о нем, видеть его и не желать его? И когда внутри у меня исчезнет эта глубоко запрятанная боль?
По крайней мере, если я уеду в Нью-Йорк, то между нами будет хоть какое-то расстояние. Я не буду каждый день видеть его, не буду больше замирать от его низкого, раскатистого смеха.
Возможно, в Нью-Йорке я встречусь с кем-нибудь, кто сможет уничтожить воспоминания о красивом фермере, который провел со мной ночь, полную страсти. Ночь, когда в летнем небе сияла полная луна.
Фрэнсин подождала, пока Грэтхен уляжется в постель. Личико девочки сияло от усердного умывания. Присев на край кроватки, Фрэнсин смахнула блестящую прядку волос со лба дочки, размышляя, с чего начать.
– Нам надо немного поговорить.
Грэтхен нахмурилась.
– Я сделала что-то не так?
Фрэнсин улыбнулась.
– Нет, что ты, милая. То, о чем я собираюсь с тобой поговорить, сделает тебя очень счастливой.
Грэтхен села, и лицо ее вспыхнуло от любопытства.
– Но что это, мамочка? Скажи мне.
– Ты знаешь, у большинства маленьких девочек есть мама и папа.
Грэтхен кивнула.
– У Мэри Элизабет из нашей группы есть три папочки. Один настоящий и два приемных.
– Ну, у тебя нет приемных, но зато есть настоящий.
– Правда? – широко открыла глаза Грэтхен.
Фрэнсин набрала побольше воздуха.
– Трэвис – твой настоящий папа.
– Он? – Грэтхен захлопала в ладоши от детского восторга. – О, я так счастлива! Я люблю дядю Трэвиса. – Она умолкла и, задумчиво нахмурясь, посмотрела на Фрэнсин. – Но я думала, что настоящие папы и мамы женаты. А почему получилось так, что ты не жената на дяде Трэвисе?
– Иногда настоящие папы и мамы женаты, а иногда – нет, – ответила Фрэнсин, стараясь не обращать внимания на боль в сердце.
– А я могу называть его папочкой?
Сердце Фрэнсин возликовало.
– Да. Я думаю, ему это очень понравится. А когда мы вернемся опять в Нью-Йорк, летом ты будешь приезжать к нему в гости.
– Я не хочу возвращаться в Нью-Йорк. – Нижняя губка Грэтхен угрожающе задрожала. – Мне нравится здесь, с Поппи и с дядей… с папочкой. Я хочу остаться здесь навсегда.
– Грэтхен, ты же знала, что мы приезжали сюда в гости и что наш дом в Нью-Йорке, – терпеливо увещевала ее Фрэнсин.
– Но я не хочу, чтобы мой дом был в Нью-Йорке, – ответила Грэтхен. Глаза ее наполнились слезами, и они заструились по щекам. – Я хочу, чтобы мой дом был здесь. Мне здесь больше всего нравится. И Красотке тут тоже нравится.
Девочка никогда не была плаксой, и ее слезы потрясли Фрэнсин. Грэтхен терла кулачками глаза и продолжала плакать.
Постепенно плач Грэтхен перешел в отдельные всхлипы, и наконец она посмотрела на Фрэнсин.
– Мамочка, мы тут нужны Поппи. А если я уеду, кто будет кормить кроликов? Кто будет веселить Поппи? Если меня здесь не будет, он разучится улыбаться.
Она села и выскользнула из объятий Фрэнсин.
– Ну почему мы не можем остаться здесь? У меня здесь мамочка, папочка и Поппи. А в грязном, огромном Нью-Йорке у меня никого нет.
Фрэнсин вздохнула.
– Я думаю, сегодня мы уже достаточно поговорили. Теперь тебе пора спать. – Она поцеловала Грэтхен в лоб.
– Теперь я, наверное, не засну, – возразила Грэтхен. – А если засну, то мне приснится плохой сон, – добавила она с оттенком жалости к себе.
Она закрыла глаза и, несмотря на свои слова, через несколько минут уже ровно засопела.
Фрэнсин разделась, натянула ночную рубашку. Вместо того чтобы лечь спать, она уселась на диван, задумчиво глядя на дочь, спавшую в своей кроватке.
Она хотела, чтобы Грэтхен выросла счастливой, чтобы ее окружали чистый воздух и любящие люди. И дочка напомнила ей, что здесь, в Купервиле, у нее были отец и Поппи. А в Нью-Йорке у нее одна мать, которая работает с утра до вечера, чтобы выжить.
Конечно, если мы останемся в Купервиле, то для Грэтхен это будет самое лучшее, что только можно вообразить, но для меня – самое мучительное.
Мне придется часто видеть Трэвиса, общаться с ним. И каждый раз, когда я буду видеть его и слышать его голос, у меня внутри все будет разрываться от боли, потому что он никогда не полюбит меня так, как люблю его я.
Мне придется положить на одну чашу весов мою боль, а на другую – счастье Грэтхен, и в этой борьбе не может быть никакого соперничества. Грэтхен всегда будет на первом месте.
Хуже всего то, что мне придется переступить через свою гордость и сказать всем, что я передумала. Она скользнула под одеяло и попыталась расслабиться. А может, я никому не буду говорить, что планы у меня изменились. Просто не уеду, и все.
