Может, помочь ей проснуться? Ты наблюдаешь за этим сном, который ничего больше не требует от остального мира. Что значит помочь? Если бы ты верил в Бога, ты вопросил бы Бога. Но ты уже не веришь даже собственной совести. Ты уже давно не слышишь ее голоса. Она молчалива, как Анаис.
Ты вешаешь трубку, так и не набрав номер. Предоставляешь окончательное решение случаю. Ложишься на канапе в гостиной. И немедленно засыпаешь. Ты покоен в глубине души: Анаис не хотела бы, чтобы ты провел бессонную ночь. Ты прав. Пускай она как следует объяснится со случаем. Это все, чего она ждет от жизни.
Была еще и та ночь, когда она вышла на бульвар совершенно голой. По счастью, ты проснулся. Машины сигналили. Ну и праздник начинался на шоссе! Анаис была царицей бала. Ты скатился по лестнице с одеялом. Успел как раз перед приездом полиции. Бесплатный аттракцион окончен. Но мужики из машин, хоть и не заплатив ни гроша, считали, что их надули. «Она больная! – кричал ты. – Это больная женщина», – и тащил ее прочь изо всех сил.
Потом, как всегда, были ее угрызения совести: она должна уйти. Она губит твою жизнь. Завтра она уйдет. Или же покончит с этим. Нужно же когда-нибудь это остановить. Тогда прямо сейчас, да, лучше сделать это прямо сейчас!
И ты, как всегда, умолял ее продолжать.
Потом она стала выходить только за «марафетом». Как хороший муж, ты работал. Газойль, девяносто пятый, семьдесят шестой – успевай поворачиваться: чертов моторчик жрал уйму горючего. Теперь и ты узнал страх перед ломкой.
Она продолжала прятать пакетики, хотя ты уже и не помышлял об их конфискации. Она не всегда могла их найти. Память подводила. Тогда ты искал вместо нее.
Она прятала и еду. Она ела немного, но ей нужно было делать запас. Она укрывала провизию в глубине ящика, или под стопкой простыней, или под матрасом. Она боялась, что мсье Чалоян все это найдет и снова заставит ее раздеться. Раздеться навсегда. Ты, Винсент, притворялся как мог, будто ничего не замечаешь. Несмотря на грязь. Несмотря на вонь, которая иногда исходила от протухших сокровищ. Ты был первым мужчиной, уважавшим личную жизнь Анаис. Нет, это не так уж плохо пахнет! Нет, от девочки больше не воняет! Ты помогал ей вновь обрести невинность.
Только круглый дурак может возвыситься до такого великодушия, Винсент. Я, конечно, неправ, что насмехаюсь над тобой, но как иначе?
Под конец муженек сам отправился покупать пакетики с героином. Если любишь кого-нибудь, идешь за ним до конца.
На семилетие ей подарили персидского котенка – красивый комочек из голубой шерсти. Но ей больше нравился пес, однажды забежавший в сад их имения, которого она назвала Томом.
Родители были против этой блохастой псины, которая обязательно испакостит красивую виллу. При соучастии марокканских слуг Анаис поселила Тома в сарайчике садовника. Она воровала для него на кухне еду. Возможно, именно тогда она и выучилась красть. Ее родители так ничего и не заподозрили. Они были не слишком внимательны. Они полностью доверяли Амине, гувернантке дочери.
Том и Амина стали первой семьей Анаис. При помощи хны Амина украшала волосы девочки медной филигранью и превращала ее в настоящую маленькую арабку. Мама Анаис несерьезно и снисходительно относилась к любви, которую марокканская служанка питала к своей «бедной крошке».
Анаис потеряла Амину и Тома, когда господин консул получил назначение в Братиславу. Ей было одиннадцать лет. В этом возрасте «бедные крошки» должны уметь удерживать слезы.
Но почему нельзя увезти Амину и Тома в Братиславу? В одиннадцать лет все-таки мечтаешь о невозможном. Господин консул ограничился улыбкой. Мама сказала, что Амина и Том должны остаться дома, в своей стране: было бы немилосердно лишать их своих привычек, климата, жаркого солнца, бывшего их единственным богатством.
Кто посмел бы утверждать обратное?
Она уже не помнит, когда видела отца в последний раз. И в какой стране.
А мать она встретила в Париже. Супруга консула приехала за покупками. Соблюдать свой ранг – не простое дело, когда живешь среди испанцев, смешавшихся с неграми и индейцами.
Мать и дочь взаимно осведомились о здоровье. Мать слегка разговорилась, поделилась своими планами, заботами: твой отец себя не бережет. Жизнь там скоро станет дороже, чем в Европе. Мы немного скучаем по Парижу, но…
Анаис притворялась, что слушает, а сама подсчитывала месяцы и недели до того, как ей исполнится двадцать один год: в свой день рождения она напишет родителям и наконец предъявит им счет. Она уже не верила, что Амина и Том были бы столь несчастны, если бы уехали вместе с ней. Вообще-то она никогда в это не верила.
Она откроет им все, что произошло с тех пор, как ее поручили добрым заботам мсье Чалояна (напомним, человека из очень хорошего общества, несмотря на заковыристую фамилию).
Но, как мы знаем, Анаис отпраздновала свое совершеннолетие в публичном доме Ниццы, ей было недосуг писать письма. В ту ночь, как и во все последующие, клиенты не оставляли ей ни одной свободной минуты: она тоже себя не берегла.
Если бы ее родители желали узнать, что сталось с «бедной крошкой», они могли нанять детектива. Но Анаис было до лампочки, пришла ли такая мысль им в голову. Хотя, кажется, это не слишком опустошило бы карман дипломата. И что бы сделали эти милые люди, если бы обнаружили, что их единственная дочь, их Анаис, с отроческих лет предается разврату? Папа-консул пересек бы океаны, спеша на помощь своей дщери? Пересек бы, но в другую сторону, чтобы окончательно сокрыться от этого стыда.
В каждой семье есть своя тайна, своя драма, свой урод.
Мы дождались вечера, чтобы пойти туда. Я спал на канапе в гостиной. Когда я проснулся под вечер, в квартире я был один. Ты пришел через несколько минут. Вернулся с бензозаправки, где отработал, как обычно. Тебе никогда не нужно было много спать.
Мы выехали из Авиньона, потом с полчаса ехали до первых холмов Альпиль. Ты вырулил на проселок, вившийся между недавно посаженными сосенками. Вскоре мы остановились и пошли дальше пешком.
– Непотушенный окурок, простой осколок стекла – и все вспыхивает, – заметил ты. – Загорается в ту же секунду, и через несколько минут – катастрофа.
Листва трепетала в знойном мареве. Каждое дерево готово было загореться, как свечка. Время от времени лес празднует бог весть какой день рождения.
– Двадцать лет назад было еще хуже, – снова заговорил ты. – Тогда еще между деревьями рос кустарник. Сегодня к этому относятся внимательней.
Ты шел впереди меня по каменистой дороге, которая через неравные промежутки разделялась на более узкие тропинки. Мы пришли к перекрестку, отмеченному большой обуглившейся корягой. Тут ты как будто заколебался:
