— А вот и она, — сказал Клинт. — Женщина, которую я люблю.
Мей увидела Пейдж, сидящую под верблюжьим одеялом, жениха рядом и попятилась. Ее лицо обрело странное выражение: то ли она хмурилась, то ли пыталась изобразить улыбку. Пейдж отбросила одеяло, наклонилась и поцеловала Клинта.
— Будь милостив к ней, иначе выдеру у тебя кое-что достойное и скормлю моему ласковому хорю.
— У тебя нет хоря.
— Достану лаской.
Клинт улыбнулся. Благородный мужчина. Сильный. Хороший человек. Вполне хорош для Мей. Пейдж встала и босиком прошлепала к Мей. Та смотрела затаив дыхание. Но когда Пейдж широко раскинула руки и заключила ее в объятия, всхлипнула и ответно прильнула к ней сколько было силы — руки-то заняты.
— Дерьмово выглядишь, — констатировала она.
— Чувствую себя аналогично. Расскажу как-нибудь, обещаю.
— Китайская лапша остывает! — воззвал Клинт.
Мей шмыгнула носом.
— Так займись!
— Холосо, час. — Клинт прищурился.
Пейдж рассмеялась, что удивительно, если вспомнить, какой денек сегодня выдался. Хотя сердце ныло, оно тем не менее стучало от радости за Мей. Подруга наконец-таки обрела самые важные, сильные и непобедимые отношения в своей жизни. К счастью. Она просто сказала:
— Будь милостива к нему.
Мей покосилась на жениха, тот взмахнул пультом и замер на полпути к воротам противника, поскольку тренер желает, чтобы его команда прорывалась вперед за форвардом. Она вздохнула:
— Навечно. — После чего едва не бегом припустилась к кушетке и приткнулась под распростертое крылышко суженого.
Боль под ребрами чуть отпустила, Пейдж удалось подавить подступившие слезы. Так счастлива за них, что жалеть себя уже нет сил, и она тихонько прикрыла за собой дверь.
Пока она шагала по закоулкам к трамвайной остановке, ледяной зимний ветер успел прокрасться сквозь одежду, но она, глубже засунув ладони в карманы теплой куртки, продолжала идти, слова Клинта крутились в голове, как заезженная пластинка, давя на больную мозоль. Мужчина обязан делать то, что обязан делать мужчина ради женщины, которую любит. Она подозревала, что у Гейба был такой порыв. Пусть у нее и мало опыта, но она почти уверена: он так и желал. Неужели она настолько ошиблась, что не оставила ему никакой возможности? Если бы он хотел лишь беспечного секса, вертел бы ею, как ему заблагорассудится. И она позволила бы ему такое. Так могло продолжаться месяцами. Годами. Но он не сделал этого. Просто разорвал отношения, чтобы наверняка спасти ее от самого себя. А ведь она практически ничем не поступилась и не пожертвовала ради него. Держала на расстоянии с самого начала. Именно она свела все к сексу, в то время как он предложил ей свидание. Она никогда не говорила о нем с Мей, хотя он рассказал о ней Нейту. Никак не дала понять, что желает допустить его в свою жизнь, в то время как двери его квартиры всегда были открыты для нее. Даже напоследок не сказала о своих чувствах. Никогда не просила его остаться. Неудивительно, что он счел за благо уйти.
Гейб расслабленно откинулся на спинку стула в уличном кафе у площади Святого Марка, рассеянно скользя по стайкам туристов, те разевали рты на архитектуру, в то время как тощие темноволосые венецианские юноши пасли интересных иностранок.
Голуби. Воркуют и перепархивают с места на место. Он допил эспрессо, вернулся к почте, там дюжина новых писем в адрес штаб-квартиры Bona Venture. Научные разработки, финансовые отчеты, пиар. Нейт, похоже, ничуть не удивился его спешному отъезду, однако заставил поклясться всеми святыми, хоть кровью пиши, что его командировка продлится не дольше месяца. Прежде чем выйти из почтового ящика, он прокрутил список предыдущих писем, возможно, упустил из виду письмо. Нет. И на телефоне непросмотренных сообщений нет. Во всяком случае, не было именно того, на которое он надеялся. В тот день после перелета он решил побродить по извилистым улочкам Венеции, синхронизируя местный часовой пояс, и внезапно набрел на пару розовых фламинго на зеленой проплешине газона, застывших в странной позе среди всякого хлама в пыльной витрине сувенирной лавки. Он сфотографировал их на мобильник и переслал картинку Пейдж. В качестве предложения о перемирии. Жаль, вовремя не сумел стильно и красиво свести их отношения на нет. Он думал: все к лучшему, разом подвести черту отношениям, однако не чувствовал себя правым после всего. Напротив, одиноким. Гейб захлопнул ноутбук, сунул в дорожный кейс и перекинул ремень через голову. Надвинул темные очки и, мечтая затеряться, снова пустился блуждать по вымощенным булыжником улочкам Венеции, понимая, что никогда не смог бы заблудиться по-настоящему. Все пути вели к водной стихии… Нейт, Bona Venture, родители, бабушка, Лидия, и каждый угол подкалывал его отчужденную ауру, а Венеция не вызывала воспоминаний. Тишина. Так тихо, что он не мог игнорировать голоса в голове. Он уже убедил себя, что покинул Пейдж, чтобы никогда не пришлось терять ее. Однако вся эта вода в ступе никак не избавляла от ощущения потери. Даже на другом краю океана. С таким же успехом можно оттяпать пальцы ног, на тот случай, если мороз настолько усилится, что они отмерзнут. Лазурное небо Италии тихо заглянуло, яснее некуда, ему в глаза. Он всю сознательную жизнь избегал отношений, исполненных души, любви и покоя, поскольку знал, что не заслуживает этого. Чувство вины, как и собственной ущербности, имеет обыкновение скручивать личность в бараний рог, а его так долго корежило, что он и позабыл, как это, быть прямым и открытым человеком. А когда услышал тихий мелодичный уверенный голосок — бодрую исповедь Пейдж, наконец реально, нутром, прочувствовал, что означает «свинтиться в рог». Он зачем-то вклинился в группку праздношатающихся туристов, свесившихся с моста и глазеющих на гондольера в лихо заломленной соломенной шляпе. Тот искусно гнал лодку по каналу, привычно напевая попутное «О sole mio» и оставляя за кормой всех хихикающих девиц. Мелодия вскрыла уголок его памяти, поездку в такси по омытому дождем ночному Мельбурну после их единственного свидания. Он тогда боролся за Пейдж. Серебристые искорки на воде подмигнули ему, и он догадался почему. Уже тогда влюбился в нее и, несмотря на то что упрямо продолжал взбивать омлет из грез о прошлом, инстинктивно стремился перелететь в настоящее. Он буркнул «извините» и, не дожидаясь помощи, приподнял ребенка и поставил в сторонку, чтобы пройти дальше. Наворачивал круги, как крыса в лабиринте. Достаточно скоро он снова уткнулся в водную стихию. Гнусного запаха сточных вод оказалось вполне достаточно, чтобы сбежать вверх по ближайшему проулку. Мрачный, сырой, тесный, он, можно сказать, отвечал его чаяниям затеряться где-то на задворках города. Он долго шагал, так долго, что взмокли подмышки, плечо под ремнем сумки разболелось. Заплатка солнечного света пробилась сквозь развал кренившихся с обеих сторон зданий. Он остановился. Подставил лицо целительному теплу. Выдыхая все ненужное и набираясь спокойствия с каждым вдохом. И все отлетело. Вина, печаль, сожаление. До последней чешуйки. И пустота внутри начала заполняться. Солнечным светом, теплом, надеждой. И Пейдж. Ее запах, кожа, улыбка, глаза, воля, самообладание. И ночь, когда она прошептала, что любит его.
