Адам встал подбросить в камин дров и воззрился на пляшущие языки пламени.
– В реальной жизни не всегда все кончается счастливо, – глубокомысленно изрек он. – Мартин испытывал угрызения совести за содеянное. Он оставил Эллен, подтвердив готовность помогать ей всю оставшуюся жизнь. А Ванесса – единственная женщина, которую он обожал и обожает. Остальное тебе известно. Сомневаюсь, что Эллен когда-либо пыталась встрять в его отношения с Ванессой. Я был свидетелем того, как зажигались глаза матери, когда отец приходил навестить меня, и как она внимала каждому его слову. Тем не менее мать никогда не озлоблялась. Она растила меня – его сына: в этом заключался смысл ее жизни. Казалось, ей хватало меня.
Хватало? Он и в самом деле верил в это? Служила ли ему примером любовь его матери – любовь, длиной в целую жизнь, к мужчине, лишь единожды по-настоящему взглянувшему на нее глазами друга и не осмелившемуся открыть своих чувств?
Селина подумала, что история Эллен – самое печальное, что ей когда-либо доводилось слышать. Должно быть, поэтому у нее сдавило горло. Слезы застилали глаза девушки: она бессильна против нежелания Адама быть с ней.
Он оторвался от созерцания пламени, и она молниеносно отвела глаза, уповая на то, что он не различил блеска слез в ее глазах. Селина прикрыла веки и задала Адаму новый вопрос, ибо ничем другим не умела себе помочь:
– Отчего ты заявился в дом Мартина спустя столько лет? Ты не мог не знать, что Ванесса даст отпор и переиначит любые твои слова.
Адам изогнул бровь.
– Она поделилась с тобой даже этим воспоминанием? – Он пожал плечами. – Это самое худшее решение, которое я когда-либо принимал, – сухо признался он. – Я узнал, что принят в университет, и, поскольку матери уже два месяца как не было в живых, нуждался в том, чтобы обсудить свои новости с отцом. Последний раз, когда я говорил с ним, он сказал, что Ванесса уедет на выходные с Домиником. Я пробовал дозвониться ему в офис, но безуспешно. Потому-то, подгоняемый юношеским нетерпением, и поспешил к нему домой. Откуда мне было знать: случится что-то непредвиденное и задержит отъезд его жены? Я чуть не умер, когда она открыла мне дверь!
Пока Селина размышляла над услышанным, Адам предложил как ни в чем не бывало:
– Перекусим? Для одного раза мы изрядно покопались в прошлом. – И, не дожидаясь ее ответа, отправился на кухню, за корзиной, которую раньше принес из машины. Селина наблюдала за тем, как Адам стелет скатерть на полу. Она сознавала: сегодняшний день – последний, который они проведут вместе.
Откровения минувшего утра позволили ей заглянуть прямо в сердце этого мужчины. Из его слов она сделала вывод: любовь для него – нечто эфемерное. Удобное слово для оправдания основного мужского инстинкта. Из-за того, что случилось с его матерью, он, вероятно, подсознательно отождествлял любовь с отказом и болью. Он не признавал существования высокого чувства, используя собственный цинизм в качестве защитной стены.
Тем не менее, вопреки – или благодаря – всему узнанному, Адам очаровал ее. Он упрям, для него нет ничего святого; бесстрастен, желчен и умен. Но при том не лишен сострадания и способности видеть все стороны любой ситуации. Он вынес приговор, а затем оказал денежную помощь, защищаясь от Ванессы – женщины, укравшей у него отца.
Однако Ванесса проводила свою линию исподволь. Если бы Эллен удалось завоевать сердце Мартина навеки, он бы сделал все честь по чести, узнав о ее беременности: женился бы на ней и усыновил ребенка. А жалость и привязанность взрастили бы любовь. Адам и впрямь должен был обладать недюжинной силой духа, чтобы оправдывать ложь, дикое воображение и злобу Ванессы.
– Ты голодна? – Он наконец расставил яства на скатерти и похлопал по мягкому ковру возле себя. – Никогда не мог устоять перед пикником – пусть даже в помещении. Смешно?
Для Селины не имело значения, где есть: за столом, как полагается, или на полу. По-видимому, теперешняя трапеза – последняя совместная. Она подсела к нему, скрестив ноги и стремясь забыть о своем болезненном сожалении и трезвом знании: сегодняшний день завершится, и она уйдет из его жизни.
Селине удалось убедить себя, ведь она приняла решение. Ей помогла его аура, сама обстановка, созданная им и настраивавшая на расслабление. Они пили вино и ели руками, не церемонясь; в камине потрескивали дрова. Наконец, когда трапеза была окончена, Адам прислонился к основанию одного из кресел и привлек Селину к себе, чему она не стала противиться. Ею завладела дремота, и не было сил заставить себя подняться на ноги и сказать: «Пора прощаться». Так что, когда он бережно взял ее лицо и спросил: «Хочешь осмотреть остальную часть дома?», она прошептала: «Позднее», не желая шевельнуться и не в силах сознавать надвигающуюся опасность.
А он начал поглаживать ее скулы; кончики пальцев Адама нежно, почти лениво ласкали уголок ее рта и челюсти, соскальзывая по нежной коже вниз, к длинной шее, – будто он был слепым, пытающимся познать ее осязанием. И когда он взял косу Селины, расплетая ее волосы, они рассыпались по его рукам великолепным потоком рыже-каштанового шелка. Она инстинктивно повернулась к нему, пристально вглядываясь. Ее губы прижались к пульсу у основания его теплой атласной шеи и нырнули ниже, ниже – туда, где теплый оливковый атлас кожи шершавился кудрявыми темными волосками.
Селина слышала прерывистое дыхание Адама и тяжелые удары своего сердца. Как скоро покинули ее остатки разума!..
Она забыла все в жгучей потребности касаться его и ощущать его прикосновения. Она жаждала того, что мог ей дать он один, и тихонько застонала, обнаружив, что они оба растянулись на ковре перед камином.
Он оперся на локоть. Сузившиеся до щелок зеленые глаза изучали ее лицо и, казалось, горели страстью. И Селина утонула в них. Девушку захлестнуло желание, ее лихорадило от чувственного нетерпения. Селина приоткрыла губы, собираясь принять его, и Адам наклонился, припав к ее устам.
Послушная импульсу собственного тела, она выгнулась под ним, забыв обо всем на свете, когда его рука заползла под край ее свитера и принялась ласкать ее грудь до тех пор, пока она не подумала, что умрет от сладостной муки. Селина приникла к его губам, требуя, умоляя и подавляя всхлип разочарования, когда он, лениво дразня поочередно ее затвердевшие соски, оторвал свой рот от ее и поднял голову. В его глазах она прочла непреклонность. Он плотно сомкнул губы.
И в миг полного отчаяния она вспомнила: ведь она по собственному опыту знает, что он ведет себя подобным образом с целью возбудить ее и довести до грани экстаза, но не до конца. Она не вполне отдавала себе отчет в том, что все повторилось снова. Опять позволила ему вытворять с ней то же самое.