– нет.
Свекровь вдруг тихо рассмеялась и помотала головой.
– Нет, не перелили. Просто я многое поняла и переосмыслила.
– И считаете, что можете просто прийти ко мне, сказать «спасибо» и считать, что все сделанное вами – в прошлом?
Хмыкнув, я поднялась и стала доделывать ужин для Теодора. Чувствовала на себе пристальный взгляд Риммы Феликсовны, но выдворять ее не торопилась. В любом случае, она бабушка Тео – это неизменно. И пока ведет себя безобидно, пусть сидит с внуком. На моих глазах, разумеется.
– А ты знаешь, мы с тобой чем-то похожи, – вдруг выдала Римма.
Нет, ей точно потребовалось переливание и донором стал кто-то очень добрый. Как в «Большой перемене».
– Избави боже! – закатила глаза и, положив Теодору подоспевшие котлетки и пюре, забрала сына с рук свекрови, после чего отнесла к раковине, чтобы сын вымыл руки.
– Да нет… похожи, – пожала плечами свекровь, когда я вернулась и, усадив за стол Тео, сделала вид, что увлечена изучением новостей в телефоне.
Сама же гадала, зачем Римма прибыла ко мне. Ведь должна же быть у нее какая-то цель? В свекровь, которая вдруг осознала все свои «косяки» и приехала попытаться навести мосты в общении с невесткой, я как-то не верила.
– Римма Феликсовна, сегодня я заработалась и хотела бы уже уложить Теодора спать, – сказала, когда сын взялся за вторую котлетку.
Свекровь подскочила на ноги так резво, что чуть не уронила стул.
– Я могу помочь тебе! – с жаром сказала она. – Отведу внучка в ванную, а потом разберусь с посудой.
Я округлила глаза – случись рядом со мной банка со святой водой, я бы схватила ее и выплеснула на Римму Феликсовну, а следом бы еще молитву для изгнания демонов прочла.
– Не нужно! – чуть истерично выкрикнула, когда свекровь уже было ринулась Теодору. – Я со всем справлюсь сама.
Римма остановилась и даже как-то сникла. Я же быстро, чтобы не передумать и не проявить незаслуженную свекровью мягкость, добавила:
– Я не злопамятна. Но весь ваш послужной список, благодаря которому моя жизнь и жизнь вашего внука претерпела столь кардинальные перемены, в моей голове остался. Так что давайте вы зарубите себе на носу – если желаете наладить отношения, – а для этого должны делать все именно вы – не нужно действовать нахрапом. Вы не скаковая лошадь, а я – не досадный барьер. Учитесь быть человеком, Римма Феликсовна. Очень помогает в жизни, уверяю вас.
Взяв Тео, я направилась в ванную, по пути обернулась и велела:
– Просто захлопните входную дверь, когда уйдете.
Через пару минут Римма Феликсовна покинула нашу квартиру, выполнив все точно по моей инструкции.
Слава богу…
Его мир безнадежно и неотвратимо рушился.
Он не узнавал собственной жизни, не узнавал людей, которых, как думалось, хорошо и давно знал. Он не мог понять, что ему делать в этих новых обстоятельствах, в стремительно меняющихся декорациях…
Казалось, все, кто был рядом, вдруг внезапно пошли новой, незнакомой ему дорогой, а он все стоял на месте и оглядывался по сторонам, пытаясь отыскать хоть какие-то знакомые детали, какие-то маячки в этой пугающей неизвестности…
Он был вынужден признать: он сломался. И кто бы мог подумать, что решительный, последний удар нанесет ему его же собственная мать?
Та, что утверждала, что только ради него одного жила. Та, что посвятила ему жизнь и каждый ее день. Та, что не уставала напоминать, скольким ради него пожертвовала…
И что в итоге? Теперь у нее была своя собственная, как она выразилась, жизнь. А он остался где-то на обочине: всеми брошенный, забытый, потерянный и потерявший…
Потерявший жену, которую не просто любил – с которой буквально сросся всеми жилами и костями. Потерявший сына – или, по крайней мере, возможность быть с ним изо дня в день, как раньше. Потерявший маму, чья любовь казалась ему всегда незыблемой… абсолютной константой. И что бы ни случалось в жизни, он всегда знал, что она его примет, поймет, пожалеет…
Но у «всегда» тоже оказался свой срок. И своя цена – какой-то левый мужик! Как могла она непонятно из-за кого предать его, предать память об отце?
Он совсем не помнил папу. Зато помнил, насколько свято всегда было для матери его имя. Помнил все рассказы мамы о нем, даже самые мелкие их детали, и потому скучал по нему так же сильно, как если бы все эти воспоминания были его собственными…
И вот теперь – один… Совсем один. Непонимающий, куда идти и что делать…
Конечно, можно было поехать к Оле. Но после потрясения, вызванного поступком матери, он чувствовал – ему просто не выдержать, если жена будет с ним холодна. Если она не найдет или не захочет найти на него ни времени, ни сил. Его тянуло к ней, как железо тянется к магниту, но пугало то, что от этой, новой Оли, он уже больше не знал, чего ожидать…
И потому Глеб сделал то единственное, на что был сейчас вообще способен…
Он направился прямиком в бар.
* * *
Неоновые огни одной из центральных улиц, на которой сосредоточились все злачные заведения города, ударили по глазам, заставив невольно прищуриться. На миг накатило отвращение к себе самому: что он делал здесь, почему опустился до подобного? Но желание, нет, даже больше – потребность забыться хотя бы на этот вечер, повлекла его вперед, затащила в шумную толпу, которая мгновенно его поглотила, словно алчущий свежей крови, голодный зверь…
Он охотно терялся в сонме диких звуков: громкой музыки, чужих голосов, звона бокалов… Он переходил из бара в бар, словно вознамерился испробовать весь алкоголь в округе, снова терялся среди чужих разговоров и эмоций, будучи при этом сам – отвратительно пуст…
Он уже собирался в очередной раз сняться с места и занырнуть в следующее заведение, когда знакомый голос заставил его остановиться, обернуться…
– Глеб? Что ты здесь делаешь? – удивилась Божена его присутствию так, словно сама не стояла сейчас посреди шумного бара, занимаясь тем же, что и он…
