— Тшшш, успокойся, — шепчет мне в макушку и ласково гладит по волосам, — я жив, я с тобой, Кать, это всего лишь сон, все, малыш.
— Это еще не все, во сне я была…, - останавливаюсь, моргаю и смотрю на Сашу.
— Что?
— Саш, — сглатываю ком застрявший где-то в горле, — кажется, у меня задержка…
Глава 37
Авдеев
— Кажется у меня задержка, — произносит она и я подвисаю на несколько секунд, не сразу понимая, о чем речь. Наверное, я слишком долго молчу, потому что Котенок начинает нервно кусать губу и виновато смотрит мне в глаза. И с чего бы? Кажется, я уже не раз обозначил свою позицию, да черт возьми, одна мысль о том, что она может быть беременной, будит во мне щенячий восторг. Губы сами по себе расплываются в улыбке, наверное, сейчас у меня такое же дебильно-счастливое выражение лица, какое было у Демина, когда он впервые взял на руки сына, — это не обязательно значит, что…
Не даю ей договорить, прижимаю к себе и целую, всего за каких-то несколько месяцев моя жизнь перевернулась с ног на голову, как я жил без нее все это время? Хочу этого ребенка, а может и не одного, нет, точно не одного, как минимум двоих.
— Люблю тебя, черт, малышка, пора заканчивать этот совместный прием душа, или я тебя отсюда не выпущу в ближайшие несколько часов, — шепчу ей в макушку, вдыхаю ее неповторимый аромат, никому не отдам эту девочку.
— Я не против, — слышу, как она улыбается, я тоже не против, однако сон никто не отменял, а ей все же стоит отдохнуть.
Вся эта история с Графом мне чертовски не нравится, но он все-таки ее брат, семья как никак.
— Тебе нужно поспать, Котенок, — целую ее в макушку, — но сначала мы все же помоемся.
Она смеется в голос, а я кайфую от нее, похоже я все-таки свихнулся, это же нужно было дожить до сорока, чтобы в девчонку девятнадцатилетнюю втрескаться, дышать ею, одержимость какая-то, не иначе. Беру в руки губку, выдавливаю на нее гель для душа и бережно провожу ею по спине Котенка, помыться, оказывается сложнее, чем я предполагал, ее реакция на каждое мое прикосновение уничтожает во мне последние остатки благородства. Закончится вся эта история, запру ее в спальне и не выпущу, если до сих пор не забеременела, то после того, что я с ней сделаю, точно забеременеет.
— Прекрати, — я даже не прошу, я умоляю, когда она прижимается ко мне спиной и откидывает голову назад, — Катя, мы идем спать, — еще бы себя в этом убедить, смываю остатки пены с нас обоих, выключаю воду и открыв дверцу кабинки, тянусь за полотенцем.
— Да ты просто железные человек, — хнычет она и я стискиваю зубы, чертовка, выдыхай друг. Оборачиваю вокруг нее полотенце, с трудом сдерживаясь, напоминаю себе, что ей требуется отдых. И прежде, чем она успевает что-либо произнести, подхватываю ее на руки и несу в спальню, — я выспалась, Саш, — она снова улыбается и водит пальчиком по моей груди, когда я наконец укладываю ее в постель. Засранка мелкая, знает, как действует на меня, чувствует мою одержимость ею, ее телом, запахом и умело этим пользуется. Оставляю ее в постели, подхожу к шкафу и вынимаю оттуда свою футболку.
— Вообще-то у меня есть своя одежда, — она выгибает бровь и хихикает.
— Мне больше нравится, когда ты в моей футболке, — улыбаюсь и стаскиваю с нее полотенце. Втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы, плохая была идея. Выдыхаю и быстро натягиваю на нее футболку, все, спать, к черту, — спи, — целую и накрываю ее одеялом.
Что бы она не говорила, а усталость все равно берет свое, не проходит и пяти минут, а малышка уже сладко посапывает в подушку. Понимаю, что не усну, одеваюсь и выхожу из спальни.
В доме стоит полнейшая тишина, видно, все его обитатели разошлись по своим спальням. Спускаюсь вниз и, к своему удивлению, нахожу на кухне сидящего за столом Аида.
— Не спится? — спрашиваю и сажусь напротив. Мы ведь так и не поговорили, — можно? — спрашиваю и киваю на лежащую на столе пачку сигарет, он кивает в ответ.
Молчим какое-то время, заполняя пространство клубами дыма. Делаю несколько затяжек, выдыхаю дым и наконец нарушаю возникшую тишину.
— Я ведь уверен был, что ты погиб.
— Не срослось, — усмехается он и тушит сигарету, — когда после взрыва, случился обвал, я был уверен, что это конец, а на деле повезло, не сильно меня придавило. Очнулся, темнота вокруг, тело ломит, дышать невозможно было, а главное не помнил ни черта, ни кто я, ни что я там забыл. Брел в каком-то тумане в неизвестность, пока на деревню не наткнулся. Добрые люди помогли в себя прийти, память только все никак возвращаться не хотела.
Не стал перебивать, слушал его внимательно, удивительно, даже представить себе не мог, что когда-нибудь его встречу вновь. Тот обвал похоронил пацанов заживо, мне, можно сказать, повезло, пока Грома из-под пуль выносил раненного прогремел взрыв, начался обвал, оставил тогда Олега, пообещал, что вернусь и рванул обратно, не успел только ни черта, поздно было, а после и самому досталось.
— Я смирился с тем, что память потерял, — продолжает старый друг, — решил начать новую жизнь, остаться там. Несколько лет прожил, язык постепенно выучил, руки, слава Богу были на месте, прокормить себя я мог.
— И чего ж не остался? — спрашиваю и усмехаюсь, беру вторую сигарету, разговор, видимо, долгий предстоит, раз уж его на откровения прорвало.
— Обстоятельства вынудили, — пожимает плечами и взгляд меняется, видел я уже эту пустоту в глазах, правда в других.
— Мне интересно, с чего такая преданность Воронцову? — спрашиваю, откинувшись на спинку стула, давно мне этот вопрос покоя не дает, с первого дня нашей новой встречи. Это не просто работа, он Графа ценой жизни готов защищать, я это еще в прошлый раз понял, по взгляду видел. Я бы еще понял, если бы жизнью ему обязан был, так ведь нет, все ровным счетом наоборот.
— Судьбы у нас похожие, — отвечает он, — братья по несчастью, можно сказать.
— Только не говори, что тоже положил глаз на жену Забарского, — всматриваюсь в его глаза, но ответа в них не нахожу, там все та же пугающая пустота, та же, что и в глазах Воронцова.
— Нет, — отрицательно качает головой и делает глоток из стоящего рядом стакана с водой, — не на нее. Дураком я был, командир, влюбился в девчонку местную, а там сам знаешь как, выйдет женщина за того, кого родители достойным посчитают. Она сбежать предлагала, со мной, а я все правильно сделать хотел, денег заработать, к родителям прийти, руки попросить, — он усмехается грустно и делает еще один глоток.
— И что? — спрашиваю, глупый вопрос, все и так ясно, раз уж он здесь.
— Память-то я потерял, а вот навыки кое-какие остались, заработать решил, в подпольных боях поучаствовать, — замолкает на несколько секунд, — заработал, к отцу ее пришел, руки попросил, а он условие поставил — еще один бой, только в городе, если выиграю, дочь свою за меня отдаст, я не говорил ей ничего, заранее не хотел.
— Выиграл?
— Выиграл, — кивает и смотрит в сторону, — а когда вернулся спустя несколько дней, узнал, что она повесилась. Это я потом, спустя несколько лет понял, что все это неслучайно было и что после первого боя на меня глаз положили, а когда я жениться захотел, сыграли на этом красиво, все они там за одно были, меня отправили подальше, а ее замуж поскорее, сказали, что бросил я ее и уехал, а она руки на себя наложила, не захотела замуж за другого.
Молчу, понятия не имею, что в таких случаях говорить, да и не нужно ему мое сочувствие, не сдалось оно ему. Я даже представить не в состоянии, каково это, знать, что ни черта сделать не можешь, что не улыбнется она тебе и будущего совместного у вас не будет. Я бы сдох без нее, теперь я это понимаю, а эти держатся, на месть сил хватает. Хотя разве это жизнь?
— А сюда как вернулся?
— Забарский помог, — он снова усмехается, смотрит куда-то в пустоту, — отец Амины боями заправлял, но это мелочь, по сравнению с тем, что происходило в городе, и деньги там совершенно другие. Забарскому боец нужен был, меня увидел, загорелся, только меня еще уговорить нужно было биться, и тут я как никогда кстати свататься пришел. В общем глупо получилось, я даже не знал, что от имени Забарского выступал. А когда Амина повесилась, я в бешенство пришел, Командир, всех положил и отца ее, и жениха, мне смертная казнь грозила, за то что натворил, а Забарский меня тогда вытащил, документы сделал, сюда вернул, я много лет считал, что в долгу перед ним, только годы спустя, когда память вернулась понял, что меня, как лоха вокруг пальца обвели.
