Эдриан Маршалл - Спаси своего принца

— Неправда, я так вовсе не думаю, — горячо возразила Джун. — Мне только кажется, что вы… прячетесь. Постоянно прячетесь от всего… И не хотите выбираться…

— Не хочу? — по губам Шона скользнула усталая усмешка. — Напротив, я бы и рад… Но не могу…

— Если вам нужна помощь, то я…

Шон приложил палец к губам.

— Тшш… Молчите, Джун. Вспомните, как там в детективах: «все, что вы скажете, будет использовано против вас»… И против меня, увы…

Увы… Где-то вдалеке — нет, не вдалеке, в другом пространстве, в другом измерении — находятся двое: Селина и Ким. Шон прав: мысль об этих двоих сковывает уста невидимым замком…

Молчите, Джун… Но как тут молчать, когда внутри закипает огромный котел, а от него исходит такой пар, что голова идет кругом? Как молчать, когда слова обжигают рот, просясь наружу? Ему хорошо, он умеет молчать, когда надо молчать, и говорить, когда надо говорить… Неужели этому можно научиться? Или этому учит страх, тревога, та, что вечно дремлет в его глазах?

— Иногда молчание значит куда больше, чем слова, — ответил ее мыслям Милано. — Слова это всего лишь оболочка чувства. И если постоянно разворачивать эту оболочку, то чувство вылетит, как дым, вот в это звездное небо… И его уже не поймать…

Джун поспорила бы с ним, обязательно поспорила, но не сейчас. Сейчас, в эту минуту устами Шона Милано говорила сама Истина…

— Как вы себя чувствуете, мистер Милано? — немного помолчав, спросила Джун.

— Могу я вас кое о чем попросить? — повернулся к ней Милано.

— Конечно… — О чем угодно, хотела добавить Джун, но сдержалась.

— Давай перейдем на «ты». Ты для меня будешь — просто Джун, а я для тебя — просто Шон. Без всяких «мистеров Милано». Во всяком случае, когда мы наедине… Договорились, Джун?

— Договорились, Шон, — улыбнулась девушка. — Только не убегай от вопроса.

— А я и не убегаю. Как ни странно, я чувствую себя очень даже неплохо. Страшно даже загадывать…

— А ты не бойся…

— Легко тебе говорить. Ты — молодая здоровая девушка, у которой вся жизнь еще впереди.

— Так ведь и ты — не старик.

— Неужели? По-моему, совсем недавно ты думала по-другому.

— Я просто не видела тебя… То есть настоящего тебя…

— Хочешь сказать, теперь ты знаешь, кто я такой? — Милано пристально посмотрел на Джун, но Джун отважно встретила его взгляд и не отвела глаза.

— Я, конечно, не могу знать о тебе все… Этого даже ты сам не знаешь. Но теперь я понимаю, что Шон Милано умеет радоваться и, несмотря на весь свой пессимизм, желает быть счастливым.

— А кто не желает?

— Тот, кто не верит. Тот, кто окончательно разочаровался. А у тебя есть еще шанс…

— Ты так считаешь? — насмешливо поинтересовался Милано.

— Да, и не вижу в этом ничего смешного.

— А я и не смеюсь… — посерьезнел Милано и плотнее затянул шарф на своей шее. — Холодно тут, у озера. Ты не замерзла, Джун?

— Ни капельки… — Джун нерешительно посмотрела на Милано, но все-таки спросила: — Скажи, Шон, а почему ты всегда ходишь в шарфе? Боишься простудиться или это что-то другое?

— Другое, — немного подумав, ответил Милано. — Ты говорила, что я — далеко не красавец. Так вот без шарфа я был бы совсем страшен. У меня на шее шрам размером с толстую авторучку… Если бы я не был таким жутким трусом, сделал бы операцию… Представь, как на меня будут пялиться, если я покажусь без этой штуки…

Милано дернул кончик шарфа. Ткань соскользнула с шеи, обнажив то, что Милано так старательно скрывал от окружающих. Джун наклонилась и, подняв упавший шарф, отряхнула его от песка и протянула Милано. На шее у него действительно белел шрам, однако ужасным Джун он вовсе не показался. Шрам был широким, но не таким уж большим, каким его, по всей видимости, рисовало воображение Милано.

Шон смотрел на нее испытующе. Джун поняла, что он ожидал прочитать на ее лице изумление или страх, и был даже разочарован, что ничего подобного не увидел.

— Не знаю, зачем ты его прячешь, — пожала плечами Джун. — Вряд ли кто-то испугается его и убежит… По-моему, глупо делать операцию из-за такого пустяка. Да и кутаться в шарф, когда на улице — жара, тоже глупо…

— Маленькая бесстрашная Джун, — скептически усмехнулся Шон. — Тебя ведь ничем не напугаешь, так?

— Этим — уж точно, — в тон ему ответила Джун. — А как ты его получил?

— Ты снова скажешь, что это глупо. Тогда я почувствую себя полным дураком.

— Ничего, глупостью меня тоже не испугаешь, — шутливо ободрила его Джун.

Шон неодобрительно покосился в ее сторону, а потом сделал несколько глотков вина.

— Когда я был ребенком, — начал он после недолгого молчания, — мой отец все время болел. Сложно было придумать заболевание, которого у него не было. Наш дом напоминал филиал коммерческой клиники. Врачи бывали у нас каждый день, и повсюду витал запах лекарств. Мать была настолько занята отцом и его болезнями, что на меня у нее не оставалось ни сил, ни времени. Конечно, я как любой нормальный ребенок, жаждал внимания. Но какое тут внимание, когда в доме — вечный больной…

Однажды, когда мне стукнуло десять, а родители попросту забыли о моем «юбилее», я не выдержал и решился на безумный поступок. Выбрался в окно и попытался перебраться по карнизу в комнату матери.

Сам не знаю, что двигало мной тогда: не то желание привлечь к себе внимание, не то жажда мести — если мама забыла о моем дне рождения, пусть хотя бы испугается за меня…

Наверное, уже понятно, что до комнаты я не добрался. Поскользнулся и свалился с карниза… На беду, наш садовник приставил грабли к той самой стене, на которой мне вздумалось играть в «человека-паука»… Грабли задели шею, и я своего добился: такого внимания к моей скромной персоне еще никогда не было.

Мать, обезумевшая от вида моей окровавленной шеи, решила, что я умираю. Все носились вокруг меня, звонили врачам… К счастью, ни одна из важных артерий задета не была, так что все ограничилось кровотечением ну и, разумеется, шрамом, который всю жизнь напоминал моей несчастной матери о том, что она забыла о моем дне рождения…

Тогда я казался себе героем: кровавая рана, шрам, всеобщее внимание и сочувствие… И только позже, после смерти отца, до меня дошло, что в тот день я сделал серьезную ошибку… Нельзя было быть таким эгоистом… Впрочем, я за это поплатился. После падения у меня развилась боязнь высоты, вслед за которой пришли и другие страхи… Мать отправила меня к семейному психоаналитику, и с тех самых пор я испытал на себе все прелести материнской опеки…

После смерти отца я в каком-то смысле занял его место. Мама посвящала мне все свое время, все силы… Когда я немного встал на ноги — что, надо сказать, далось мне нелегко, ведь мать не хотела отпускать от себя свое больное чадо ни на секунду, — то принял решение жить своей жизнью… Конечно, маму шокировало то, что я хочу переехать, но я был тверд и не поддался на ее уговоры…