И эти работники глубокой ночью тихо разобрали новую дверь между квартирой Камиллы и квартирой ее самоуверенного жениха Артуро. А образовавшийся проход в стене между квартирами они заложили обыкновенным кирпичом.
Проснувшийся утром в прекрасном настроении Артуро заботливо сварил на двоих крепкий кофе и, напевая самому себе какую-то бойкую жизнеутверждающую песенку, двинулся к своей невесте. Ведь он должен был поскорее увидеть свою прекрасную невесту во всей ее утренней красе и трепетно пожелать ей доброго утра.
Жестоко обиделся гордый Артуро, увидев прямо перед своим важным и самоуверенным носом проход, наспех заложенный крепким кирпичом, со следами и разводами уже надежно высохшего цемента.
На следующий день снималась последняя сцена между Дагом Хауэром и Камиллой. Хотя на киностудии братьев Тернеров никто не был на сто процентов уверен в том, что эта сцена будет последней.
И на этот случай с Дагом Хауэром была заключена дополнительная договоренность, что если на киностудии братьев Тернеров еще что-нибудь придумают, то о новых съемках с ним будет обговорено позже.
Знаменитый Даг Хауэр вошел в положение знаменитой киностудии братьев Тернеров. На этой киностудии все было несколько иначе, и он уже немного к этому привык.
Я тоже уже привыкла, что знаменитый на весь мир Даг Хауэр был в это лето так близко от меня. Всего на расстоянии нескольких шагов.
Сцену снимали возле бассейна. Камилла со своим дедушкой по фильму должна была завтракать на улице за легким столиком у полупрозрачного навеса и вести с ним невесомый философский разговор.
— Завтра этот день уже перейдет в разряд воспоминаний, — говорил по тексту Даг Хауэр Камилле, — и от него останется только лишь эта пустая чашка из-под кофе. Только лишь эта чашка перейдет в завтрашний день именно такой, какая она есть сейчас. А мы, а мы завтра будем уже совсем другие.
Камилла по тексту улыбнулась.
— Не бойся взрослого мира, ступай в него, ничего не страшась, — сказал по тексту Даг Хауэр. — Ведь взрослые — это разочаровавшиеся в жизни дети, а дети — это взрослые, которые думают, что у них еще все впереди.
И Даг Хауэр откинулся на спинку стула и умопомрачительно затянулся сигаретой. Присутствующие на съемках зрители еле побороли здоровое желание ему поаплодировать.
— Я видел, как ты пару раз взглянула на нашего садовника, — сказал по тексту Даг Хауэр.
Камилла по тексту сильно вздрогнула.
— Человек, как минимум, должен быть тебе хоть сколько-нибудь интересен внутренне, одних только взглядов для счастья мало, — сказал Даг Хауэр не по тексту. — Быть может, в душе ты не совсем согласна выходить замуж за своего жениха прямо сейчас, тебе нужно время осмыслить то, что происходит с тобой?
Камилла вздрогнула не по тексту.
— Что он такое там говорит? — тихо спросил Джек Марлин Джеффа Дармера.
Зрители, наблюдавшие за этой сценой, раскрыли рты.
— Понятия не имею, о чем идет речь, — сказал Джефф Дармер Джеку Марлину, — может быть, он получил с утра пораньше новые указания от Эйба Робинсона?
И они посмотрели в сторону Эйба Робинсона. Но тот и сам стоял, раскрыв рот.
Камилла не знала, что ей делать, таких слов в тексте не было, но Эйб Робинсон старался не останавливать подобные сцены. Он давал своим актерам полную свободу говорить все, что приходит им на ум в процессе съемок, а уже во время монтажа усиленно соображал, что ему делать со всем этим материалом.
Камилла придумала: промолчать. На это Даг Хауэр улыбнулся ей своей умопомрачительной улыбкой и подмигнул.
— Твое предназначение — быть такой, какая ты есть, — сказал Даг Хауэр Камилле не по тексту, — всегда поступай по велению своего сердца. Только так ты сможешь не проиграть и саму себя, и свое счастье, и свое солнце, и свою жизнь.
Камилла откинулась на спинку стула и надела темные очки. Сцену сняли, Эйб Робинсон остался доволен непредвиденными отклонениями от сценария. Он и сам всегда любил делать и говорить не то, что полагалось, и любил, когда это делали другие люди.
Было через день и еще одно отклонение от нормы. Алекс Мартин и Камилла случайно столкнулись друг с другом во время перерыва. Все родственники Камиллы, один за другим, едва не попадали в обморок от ужаса и от такого произвола.
Дедушка Ичи вскочил со своего места и грозно засверкал очами. Роландо и Цезаро тоже вскочили со своих мест и тоже грозно засверкали очами. Если бы здесь еще был и жених Артуро, он бы тоже с большим удовольствием и вскочил, и засверкал, но его, к счастью, здесь не было.
А Алекс Мартин и Камилла столкнулись совсем нечаянно. Просто они, как обычно, совершенно не смотрели в сторону друг друга, каждый шел по своим делам. И совершенно случайно каждый из них вдруг появился на дороге другого.
И оба они остались совершенно недовольными этим непредвиденным столкновением. Это было видно и всей съемочной группе, и всему техническому персоналу.
И Камилла что-то сказала Алексу Мартину на каком-то непонятном языке. И Алекс Мартин тоже сказал что-то Камилле на каком-то непонятном языке. После чего они оба спокойно разошлись в разные стороны.
Дедушка Ичи стал злобно смотреть на Эйба Робинсона и Джеффа Дармера.
— Ну уж извините, — вежливо раскланялись перед дедушкой Ичи Эйб Робинсон и Джефф Дармер, — все это произошло не на съемочной площадке, а потому лично мы не должны нести за случившееся никакой ответственности.
Тогда дедушка Ичи стал гневно смотреть на Роландо и Цезаро.
— Меня два инфаркта хватят, — сообщил всем окружающим дедушка Ичи, — пока они снимут этот свой ужасный фильм.
— Ну что вы, — успокоили дедушку Ичи окружающие, — вам, в вашем солидном возрасте, и одного инфаркта будет вполне достаточно.
Когда же дедушку Ичи немного успокоили, все стали спрашивать друг друга о том, что же сказали друг другу Алекс Мартин и Камилла.
— Даже не пытайтесь угадать, — сказал всем дедушка Ичи.
— Это почему же? — удивились окружающие.
— Потому что они говорили на ноуатле, — сказал дедушка Ичи.
— А что это такое — ноуатль? — сказали окружающие.
— Ноуатль, — сказал дедушка Ичи, — это классический ацтекский язык.
— Да ну, — сказали окружающие, — что, и Алекс Мартин тоже сейчас говорил на этом самом ноуатле?
— Да, — сказал дедушка Ичи, — он тоже говорил на ноуатле.
— И что же они друг другу сказали?
— Ничего особенного, — сказал дедушка Ичи, — она назвала его камнем, а он ее — курицей.
