И вот наконец настал день, когда он увидел ее, заговорил с ней и в ту же секунду понял, что ничего не изменилось, все осталось по-прежнему — во всяком случае, для него. Чувства, которые он подавлял так долго, вырвались на свободу, разгорелись с новой силой. Когда он впервые увидел ее на аллее, ведущей в «Усадьбу», искушение схватить ее в охапку и не отпускать от себя было так велико, что ему пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы не протянуть к ней руки…
Он любит ее, это ясно, но любит ли она его, сможет ли снова полюбить? Физически она реагировала на него, желала его — в этом он не сомневался. Но было ли это желание смутным отголоском прошлого или чем-то большим, способным внушить надежду? Сумеет ли он раздуть пламя из слабой искры, превратить плотское влечение в любовь? Вглядываясь в лицо спящей Холли, Роберт усилием воли подавил желание остановить машину и заключить Холли в объятия, назвать по имени, сказать, как велика его любовь, как неудержимо его влечет к ней, настолько, что его тело уже… Роберт тихонько чертыхнулся и сердито напомнил себе, что ему почти сорок, а не двадцать. Совершенно недопустимо так возбуждаться от одной мысли о том, что он может прикоснуться к женщине. Это реакция незрелого мальчишки, а не взрослого мужчины.
Когда машина подъехала к дому Холли, та все еще крепко спала. Ее сумочка валялась у ног.
Подчиняясь внезапному порыву, Роберт наклонился, поднял сумочку и после недолгих колебаний щелкнул замком. «Если сразу не найду ключи, — пообещал он себе, — обязательно разбужу Холли. А если…» Сумочка открылась, в полумраке тускло блеснула связка ключей.
Значит, это судьба, мелькнуло в голове у Роберта. Странное чувство предопределенности овладело им: казалось, он действует не по своей воле, им словно руководит какая-то неведомая сила.
«Нашел отговорку», — укорил он себя, вынимая ключи и закрывая сумку.
Роберт вышел из машины и направился по дорожке к входной двери. Сердце у него стучало как бешеное, выбрасывая в кровь адреналин; опасное возбуждение кружило голову.
Он отпер дверь, запретив себе думать о последствиях своего безрассудного поступка, сосредоточиваться на мыслях, гнездящихся в подсознании подобно острым подводным уступам, угрожающим плавному движению океанского лайнера. Внешне Роберт казался воплощением спокойствия, шел уверенно и легко, но внутренне… Он вздрогнул, отгоняя прочь нахлынувшие сомнения. Так ли уж предосудительно он поступает? В конце концов, Холли может проснуться в любой момент. Он объяснит, что хотел как лучше, и она посмотрит на него своими огромными глазами, когда-то светившимися бесконечной любовью… почти обожанием. Увы, совсем недавно эти глаза смотрели на него с холодным неодобрением, едва ли не с презрением. Мужчине трудно вынести такой взгляд, особенно если он…
Если он… что? Если он слишком поздно понял, что всегда любил только эту женщину и будет любить ее до конца своих дней.
Роберт открыл дверцу «рейнджровера» и невольно затаил дыхание, когда слабый свет упал на лицо Холли. Однако она даже не пошевелилась. Он наклонился, просунул руку под ее колени, другой обнял за спину и осторожно вынес из машины.
Холли весила даже меньше, чем он предполагал. Она и раньше была хрупкой, маленькой и женственной. Но теперь ее тело оформилось, талия стала уже, грудь и бедра округлились.
Угловатая худенькая девочка превратилась в прекрасную соблазнительную женщину, растроганно думал Роберт, стоя в темноте возле машины со своей драгоценной ношей на руках.
Облака, закрывавшие луну, на минуту рассеялись, и призрачное голубоватое сияние озарило лицо Холли.
Она чуть заметно напряглась и нахмурилась. У Роберта перехватило дыхание. Противоречивые чувства овладели им: с одной стороны, ему хотелось, чтобы она проснулась, пока события не приняли опасный оборот, а с другой…
Губы Холли приоткрылись, она еле слышно вздохнула, потом подняла руку и ухватилась за его рубашку, хмурясь все больше. Ресницы затрепетали — сейчас она откроет глаза! Но нет… К изумлению Роберта, она уткнулась лицом в его плечо. С ее губ сорвался тихий вздох удовольствия. Сквозь тонкую ткань рубашки он почувствовал тепло ее дыхания.
Собственная реакция поразила его: по спине пробежали мурашки, тело пронзила дрожь.
Когда-то давно, будто в прошлой жизни, Холли с девической стыдливостью целовала его шею, касалась ее губами с таким трепетом и благоговением, что он стискивал зубы и с трудом удерживался, чтобы не схватить ее в объятия и…
Теперь это желание захлестнуло его с прежней силой, но он уже не был столь эгоистичен, как в юности. Стремление подарить наслаждение Холли было гораздо острей, чем жажда собственного удовлетворения. Несравнимо большую радость он испытает от того, что сам будет ласкать ее, зная, что она принимает его ласки, жаждет их… жаждет его… и радуется этому желанию.
От наплыва чувств в горле у Роберта запершило, слезы обожгли глаза. Холли, Холли… Он поборол безумное желание немедленно разбудить ее и сказать, как сильно любит ее, как отчаянно тосковал по ней все эти годы.
Он решительно направился к входной двери ее дома.
В доме было тепло, уютно и чисто. Тяжелая занавеска из камчатного полотна с узорчатым рисунком закрывала дверь с внутренней стороны. На деревянном столе — глиняный кувшин с садовыми цветами, на оштукатуренных стенах — керамические светильники. В прихожую выходило несколько дверей, но Роберт устремил взгляд на лестницу. Деревянные ступеньки были тщательно натерты воском и тускло поблескивали в мягком сиянии ламп. Середину лестницы покрывала выцветшая ковровая дорожка, закрепленная старомодными металлическими прутиками. Ее расцветка — сочетание кремового и голубого — приятно радовала глаз и гармонировала с окружающей обстановкой.
Прижимая к себе Холли, Роберт начал подниматься наверх.
Я не делаю ничего плохого, уговаривал он себя, поступаю вполне разумно. Пусть лучше Холли проснется в своей кровати, а не в неудобном кресле в прихожей.
На втором этаже находилось несколько комнат. Только одна дверь была приоткрыта. Туда Роберт и направился — наверно, это спальня Холли.
Комната оказалась небольшой, но очень уютной. На деревянном комоде в углу Роберт заметил стопку аккуратно сложенного чистого белья. Небрежно брошенный на кровать махровый халат резко выделялся своей белизной на фоне приглушенных тонов лоскутного покрывала.
Прежде чем бережно опустить Холли на кровать, Роберт инстинктивно откинул покрывало: оно такое старое — вероятно, представляет большую ценность. Когда он освободил Холли из плена своих рук, она нахмурилась и пошевелилась, словно ей чего-то недоставало. Потом слегка поежилась — наверно, ей стало холодно.
