– Разочарованы? Для иных женщин мужественность и волосатость – неотделимы. Уверяю вас, я не менее мужчина, хотя и не волосат.
Ее ошарашило, что он считает, будто ее нужно в этом уверять.
– Знаю.
Ладонь ее распрямилась, из груди его исторгся шипящий выдох, и квадратные мускулы его плоского живота над брюками с кожаным ремнем напряглись, дразня ей пальцы.
– Теперь моя очередь. – Он отогнул расстегнутое платье, на этот раз стянув его с ее плеч и нежно освобождая ей руки.
Она следила за знойным его лицом, напрягшимся, когда он коснулся декоративного бантика между кружевных чашечек ее бюстгальтера и плавно обхватил пальцами пластиковую застежку.
– Вы это не первый раз, – проговорила она задыхаясь, не в силах сдержать напряжение. Сама она расстегивала бюстгальтер только двумя руками, а он изловчился – одной.
– Но никогда со столь восхитительным предвкушением, – бойко ответил он, и она наверняка возмутилась бы, если бы не его напряженно пылающий взгляд и страстно трепещущие ноздри, впивающие еле ощутимый аромат ее тела. Тихое щелканье застежки громом, прогремело в ее ушах, и она закрыла глаза, сосредоточиваясь на восторге его первой ласки.
Не произошло ничего, и, страстно желая его касания, но стесняясь это высказать, она подняла тяжелые веки и увидела, что он изучает ее лицо с яростным мужским наслаждением. Убедившись, что полностью завладел ее вниманием, он очень медленно и легко отодвинул замысловатые кружева, стараясь не прикасаться к ней, и не отводил взгляда от ее глаз. Лишь когда тонкие бретельки соскользнули по ее рукам, он снова опустил глаза. На одно мгновение воцарилась полная тишина.
– Я вижу, как бьется твое сердце, – сдавленно произнес он, все еще не касаясь ее; она посмотрела и увидела, что это правда: затверделый левый сосок видимо пульсировал в такт с убыстрившимся внутренним ритмом в ее груди. Нежная кожа как будто подрагивала с каждым легким движением – деликатное, но недвусмысленное предложение, заставившее Клодию покраснеть.
Это казалось до ужаса бесстыдным, наглой демонстрацией ее жадного вожделения к нему – и каждый дюйм ее открытой кожи неумолимо залила краска, еще более напрягая ей груди горячей, свербящей тревогой чувственного ожидания.
Морган улыбнулся и, одержимый обольстительной надеждой, сосредоточенно обхватил пальцами разгоряченное приношение.
– Когда мои губы ощутят тебя, я почувствую твое сердце, – и пригнул голову, до того медленно, что Клодия прикусила губу, лишь бы не вскрикнуть.
Наконец горячая, шелковистая влажность обволокла и поглотила ее, изнемогающую под изысканными ласками его губ, и на этот раз она вскрикнула, после чего испытала муку, когда он поднял голову.
– Больно?
Ее пальцы погрузились в его короткие жесткие волосы, притягивая назад.
– Нет… да… прошу… не надо останавливаться…
Его улыбка прожигала ее насквозь, взгляд пылал.
– Повинуюсь, Герцогиня. – Рука, ласкавшая ей грудь, властно сжалась. – Только скажите, что вам угодно, и тотчас исполню. Ваше удовольствие – достойная мне награда…
Его темная голова снова склонилась над нею, и она изогнулась под его умелым, сладостно-грубым ртом, зная, что незачем что-либо ему говорить, что он все понимает и так и всегда будет понимать все ее желания – даже раньше ее самой…
Щедрые ласки ее груди длились и длились, и наконец обещанная услада затопила ее, и ей захотелось большего, гораздо большего; она пробежала пальцами по широкой борозде между мускулами на его пригнутой спине с пронзающе ясным требованием, повлекшим стремительный ответ.
Немногими быстрыми, скупыми движениями Морган сорвал измятое платье с ее бедер и избавился от джинсов с резким стоном, когда их грубоватая ткань задела его разгоряченную, восставшую плоть. Значительно дольше он снимал с нее простые льняные трусики, как бы восхищаясь контрастом их скромности и вызывающей зазывности ее бюстгальтера, он наслаждался непроизвольными движениями ее тела, пока с истомной лаской спускал последний покров по ее трепетным бедрам. Она чуть не умерла от восторженного шока, когда легким поцелуем он коснулся мягкого треугольника ее темных кудрей, так выделяющихся на фоне жемчужного глянца ее, бедер, и стал избавляться от собственных трусиков.
Его неторопливость позволила Клодии тайком изучить полную мощь и красоту его мужского естества, а когда она поняла, что он перехватил ее откровенно восторженные, бросаемые искоса взгляды, то инстинктивно попыталась оградить свое тело от его откровенного взора. Разница между ними, помимо пола, заключалась в том, что его тело было почти совершенно, Клодия же перенесла роды – и внезапно осознала изъяны, несколько мгновений назад казавшиеся ей неважными, пока она отрешалась от всего.
Он застыл, одно колено – рядом с нею, простертой навзничь на диване, вторая нога пока еще на кафельном полу.
– Вам хорошо со мной, Клодия? – прошептал он, также не пытаясь скрыть безудержность вожделения. – Надеюсь, ибо вы меня очень, очень влечете… особенно такая, когда ваши прелестные полные груди выглядывают у вас меж пальцами, а мягкое круглое бедро подтянуто, чтобы скрыть горячий, росистый шелк, который я до боли жажду ощутить…
Он слегка содрогнулся и откинул назад голову, а все его тело затрепетало от острого желания. Он гордился своей страстью, пробуждая подобную страсть и в Клодии, и спросил без обиняков:
– А вы можете утолить эту боль, Клодия? Прикоснитесь, познайте меня и доставьте мне то наслаждение, которое необходимо мне, дабы в полной мере себя ощутить!
А ей? Неуверенность Клодии исчезла; его откровенность – на грани грубости и все же одновременно исполненная поэтичной эротики – оказалась именно тем, что вновь придало ей уверенности: она – желанна. Может ли она в чем-либо ему отказать? Его страсть, его нежная внимательность, его великолепная мужская открытость покорили ее целиком.
Должно быть, он прочитал ответ в ее глазах, в том, как опустились ее руки, перестав прикрывать непокойное тело, ибо вновь подошел к ней, медлительно, чувственно оценивая ее, что и разъяряло, и воспламеняло. Он склонился, сковывая ее нетерпение невероятным самоконтролем, пока они не слились целиком на мягком, упругом, заваленном подушками диване. Но и тогда он замешкался.
– Здесь удобно? Или перейти в спальню?
– Зачем столько вопросов? – пробормотала Клодия, и голос ее прервался от смеха, рожденного чистым восторгом, пока она упивалась пьянящим вкусом его солоноватой, атласно-грубой кожи и головокружительным ароматом его мужской возбужденности.
– Иначе не могу. – Он ласкал ее, забавляясь, увеличивая ее озорное восхищение его шелковистым великолепием. – Я весьма точен как любовник, а занятия любовью с вами превратили меня в бесстыжего сибарита. Я хочу предаться с вами всем видам разврата в такой роскоши, в таком комфорте, что вам захочется продолжать еще, и еще, и еще…
